Читать книгу "Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас"

с известием о важном событии.

Ровно через сутки после того часа, когда Бирон обещал графине Миних высшую награду её свёкру-фельдмаршалу за его усердие, он со всем своим семейством в нескольких каретах выезжал под конвоем из столицы в Шлиссельбург. А в его апартаментах Летнего дворца уже осматривались все его вещи, все бумаги, и нарочно назначенная комиссия должна была тотчас приняться за разборку всех бумаг.

На следующий день весь Петербург ликовал, а более всего высшие сановники, получившие каждый какую-либо награду. Принц, лишённый недавно всех своих должностей, сделался генералиссимусом, граф Миних — первым министром, граф Остерман — великим адмиралом и руководителем иностранных дел. Сама же правительница возложила на себя орден св. Андрея Первозванного.

Весть о падении Бирона, о том, что российский «кровопивица» укрощён и сам засажен, и будет судим, и будет сослан, пробежав по столице, выбежала в заставы и метнулась во все края великой империи. И вряд ли какая весть когда-либо за многовековое существование православной земли бежала по ней с такой же молниевидной быстротой, чуть не опережая ветер в поле. И это была не простая весть, а нечто иное, чудное, великое, торжественное, заставляющее креститься… Эта весть бежала и разносилась, как звук пасхального благовеста…

«Бирон пал» — значило на душе россиянина: «Правда воскресла!.. Воистину воскресла!»

И все православные ровно, дружно крестились на всех далёких окраинах, на границе королевств Шведского и Польского, на границах Крымского и всех азиатских ханств.

Кара Господня, небесная, равная казни египетской, миновала!

XXXV

Пока Тора Кнаус, узнав о новом аресте Зиммера-Львова, хлопотала о нём, умоляя крестного простить его, Карл по просьбе сестры уже два раза повидал заключённого. На третий день Карл, поднявшись рано утром, около семи часов, по обыкновению, выехал на свою прогулку верхом. Проехав шибкой рысью по нескольким улицам, он невольно заметил какое-то особенное движение и даже одушевление в толпе прохожих.

Сделав свою обычную часовую прогулку за Московскую заставу, он вернулся домой, но, уже слезая с лошади, вспомнил, что накануне обещался сестре отправиться снова возможно раньше к заключённому и передать ему, в каком положении находится его дело.

Несмотря на хлопоты всей семьи, нового по поводу Львова не было ещё ничего. Кнаусы имели только известие, что сам суровый генерал Ушаков находил, что преступление его — только присвоение чужого имени и обман начальника, но помимо этого — ничего. Помощь в бегстве отца доказать было нельзя. По его мнению, молодой Львов был взят в вотчине неизвестно за что, так сказать, прихвачен при аресте его отца, тоже ни в чём не виновного.

Зато сам Шварц был сильно озлоблен против молодого человека, который провёл его и дерзким образом насмеялся над ним.

Карл, подъехав к дому, вызвал человека и приказал ему принести себе из его комнаты бумагу, в которой было официальное разрешение видеться с заключённым. Лакей вынес бумагу, и Карл помчался по Невскому, а через полчаса был уже у Петропавловской крепости. Здесь так же, как всякий раз, прошёл он ворота, вошёл на одно большое крыльцо и после всяких формальностей, показав своё разрешение три раза, вступил в коридор, где находилась камера номер семь. Унтер-офицер с ключами от камеры был на своём месте.

При виде Карла он выговорил угрюмо, почти проворчал:

— К кому ноне? В какую камеру?

— Да всё в ту же! — отозвался Карл.

— В ту же? Номер семь?

— Да!

Карл хотел достать из кармана бумагу, но унтер — сторож — сделал движение рукой, говорящее, что не стоит того показывать. Он двинулся, бормоча:

— Диковина! Всё вам номер семь подавай! Этакого не запомню! Или уж ваших благоприятелей завсегда в этот седьмой указано!

Карл, ничего не понимая в словах унтер-офицера, шёл за ним и думал: «Или по глупости путает что-то, или под хмельком?..»

Унтер отомкнул замок, раскрыл дверь, впустил Карла и тотчас же снова захлопнул дверь за ним.

Войдя в камеру и ступив два шага, Карл остолбенел и стоял как истукан… Перед ним в углу у окна, на том же стуле, на котором вчера сидел Львов, точно так же сидел другой человек, его знакомый, но не Львов. И он тоже, заметно изумлённый, глядел на Карла.

Несколько секунд длилось молчание, так как оба — и заключённый, и гость — были равно озадачены, каждый на свой лад.

— Что такое? — проговорил чуть не шёпотом Карл. — Что это?.. — И он поднял руку, чтобы протереть себе глаза.

Сидевший поднялся и приблизился со словами:

— С доброй вестью? Спасибо вам…

Карл ничего не отвечал, продолжая таращить глаза. Заключённый, заменивший Львова, был не кто иной, как Лакс, ещё вчера вечером поздно игравший в шахматы в гостях у Шварца.

— Что это значит? Как вы здесь очутились? Я не к вам шёл… Что это? Я ничего не пойму… За что?.. — заговорил наконец Карл.

— Я сам не знаю… Но вы не ко мне? Не для меня?.. — смутился Лакс.

— Нет, я шёл к Зиммеру, то есть к Львову… Я обещался ему… С каких же пор вы здесь?

— Уже часа четыре! Я взят был тотчас же после того, как вернулся от господина Шварца.

— За что?! — воскликнул Карл.

— Понятно, не знаю… Ничего не знаю… ничего не понимаю… господин Шварц был со мной за эти дни особенно любезен. Наконец, за мной не может быть никакой вины. Если я заарестован, то, очевидно, по приказанию его светлости и, стало быть, очевидно, вследствие каких-либо клевет.

— Это поразительно! — воскликнул Карл. — Но ведь именно здесь был Львов?

— Да. Его утром перевели, чтобы засадить меня. Подумайте, Львов в крепости, и я тоже. Он виновен на все лады, а я-то? Подумайте, в чём же я могу быть виновен?

— Это невероятно.

— Да, действительно невероятно, — вздохнул Лакс, — но всё-таки ваше нечаянное посещение меня обнадёживает… Это счастье! Ради Бога, Карл, ступайте сию минуту и доложите господину Шварцу о том, что приключилось. Скажите, что я умоляю его объяснить мне, за что я мог навлечь на себя его гнев или гнев его светлости. Объясните, что это не может не быть самая отчаянная злодейская клевета. Я ни в чём не виновен! Если бы у меня был хоть один однофамилец в Петербурге, то я бы подумал, что это ошибка какого-нибудь офицера. Впрочем, нет! При аресте