Читать книгу "Остановка в Венеции - Кэтрин Уокер"

Люси и Ренцо снова вспоминали детские годы — единственное, как мне кажется, что их связывало. Из всяких косвенных намеков постепенно выяснялось, что Ренцо всегда был влюблен в Люси и считал, что в один прекрасный день она выйдет за него замуж. Насколько Люси отвечала ему взаимностью, понять было сложно. Люси не особенно поддерживала тему. Мне показалось, он вбил себе в голову, возможно без всяких на то оснований, что они созданы друг для друга, поскольку выросли вместе. Когда в эту идиллию вдруг ворвался Альвизе и мгновенно завоевал Люси, Ренцо уехал в Англию — молодой, страдающий от несчастной любви, обозленный… В «долгую ссылку», как он сказал. Он остался холостяком, но обрел огромный научный вес, получил кучу званий и регалий и в довершение всего — кафедру в престижнейшем университете. Ему явно доставляло удовольствие поддразнивать Люси этой вымышленной изменой. Как-то по-женски. Не думаю, что она хоть когда-то рассматривала профессоре в качестве кандидатуры, пусть он даже неплох собой и прячет под всей этой напыщенностью и авторитетом чуткое любящее сердце. Вряд ли он продолжал питать на ее счет какие-то надежды и хотеть чего-то, кроме почтения и проливающих бальзам на душу угрызений совести. Похоже, в этих своих хоромах при клубе Ренцо вел весьма насыщенную личную жизнь, которую ни на что бы не стал менять. Люси сумела легко и непринужденно приправить изысканный обед и комплиментами, и оправданиями. Профессоре был польщен, мы приятно провели время. Ренцо у нас в кармане. Женщины справились. Я внутренне ликовала, пока не услышала последнюю реплику профессоре, поднимавшегося из-за стола. Он хочет выступить в клубе с докладом под названием «Неизвестные шедевры. Сенсации бесконечны?» Ха-ха! Он надеется, что мы придем. Приводите Маттео, ему понравится.

— Что ему известно? — спросила я, не сбавляя поспешного шага, как только мы остались с Люси вдвоем.

— Не знаю.

— Рональд?

— Нет, наверняка нет. Ни в коем случае нет.

— Сделал выводы из увиденного в тот раз?

— Не знаю. Он чует, что дело движется. Подозревает нас. Он умен и расчетлив. И проницателен. А мы все время о Джорджоне.

— Может, хочет застолбить? Так, на всякий пожарный?

— Не исключено. Жуткий человек. Он видел, как напрягается Маттео. Знает, что другие специалисты приходили и заинтересовались. Ему многое известно. Боюсь, я совершила ужасную ошибку…

— Но без него не было бы ни Лидии, ни Рональда. Он не в курсе насчет писем и дневника. Он не видел ларец! Значит, он может опираться только на домыслы. Пугать нас, делать вид, что опережает. Но все самое важное у нас. Он думает, что фреску нарисовала монахиня.

— Наверное.

— Маттео расскажем?

— Конечно. Да, думаю, ты права, этот доклад нужен ему лишь для того, чтобы потешить самолюбие, иначе он делал бы его не в клубе. Ох, надеюсь, мы справимся сами. Жуткий тип, лишь бы все испортить.

— Мы под давлением, Люси.

— Дорогая моя, это просто бомба замедленного действия.

Она взяла меня под руку, и мы решительным шагом направились домой.

Поутру Джулиана неохотно уселась за компьютер. Дневник будоражил душу, всю ночь ей снились беспокойные, зовущие сны. Ей было не по себе, но перевод, хочешь не хочешь, доделывать надо, а до конца еще далеко. Как странно сознавать, у них с этой девочкой на двоих одна Венеция, только Джулиана уже перестала замечать окружающую красоту, превратила свою жизнь в беспросветные серые будни. Ей нет еще и тридцати. О чем она мечтала, чем хотела заниматься? Так много всего. «Пусть что-нибудь случится, — пробормотала она. — Хоть что-нибудь. Чума на тебя, Лидия». Она включила люминесцентную подсветку.

10 ноября

Он приходил сюда. Он не только сладкоголосый певец, но еще и художник. Его зовут Дзордзи, и он будет работать в мастерской. Для Винченцо это большая честь, он говорит, что Дзордзи набирает популярность. Они познакомились сто лет назад в мастерской мессира Беллини. Винченцо говорит, на его счету замечательный запрестольный образ, религиозные полотна, портреты дворян и, что гораздо занимательнее, миниатюры на холсте и дереве, пейзажи, обычно с людьми, которые знать заказывает для своих коллекций. Там не религиозные мотивы, они написаны на древние сюжеты и учения, содержащие, по словам Винченцо, систему, позволяющую приблизиться к совершенству вселенной.

Я не до конца понимаю, что он имеет в виду, но я видела пейзажи Дзордзи — они завораживают и полны тайн. Как ему удается сделать их такими? Я спросила у Винченцо. Он отшутился, что Дзордзи видит все насквозь, он колдун. Вот бы и мне это постичь. Я тоже хочу видеть насквозь, поэтому подглядываю за работой Дзордзи — стараясь держаться как можно тише и незаметнее. Он пишет быстро, проворно, полотно меняется с каждым мазком; его метод трудно уловить. Он добр ко мне, хвалил мои рисунки, предлагал помощь, называет умницей и сметливой ученицей. В разговорах с Винченцо прозвал меня в шутку Клариссима Неожиданная. Сперва я перед ним невероятно робела. Он окружен почетом и восхищением, а я вспоминаю свой сон и краснею каждый раз. Но теперь я к нему уже привыкла и могу разговаривать с ним как все, даже пошутить. Но когда он подходит ближе и становится рядом, мне приходится сильно стискивать руки, чтобы унять дрожь. Поднимаю глаза от работы и вижу, что он на меня смотрит. Он улыбается и дурашливо взмахивает кистью — а иногда просто улыбается. Трудно сосредоточиться. И я едва осмеливаюсь называть его Дзордзи. Как же глупо я, должно быть, выгляжу. В мастерской посмеиваются и судачат, что за ним охотятся знаменитые красавицы и выдающиеся умницы. Он пользуется большой известностью. Не хочу показаться простушкой и дурочкой.

Джакомо здесь тоже бывает и иногда пишет с нами вместе. Он оказал мне небывалую услугу. Выступил моим заказчиком! Заказал написать портрет Таддеа. Какая будет радость! Я снова смогу работать в монастырском доме. Попробую вглядеться в Таддеа и увидеть ее насквозь. Ей будет смешно. Жаль только покидать мастерскую, пусть даже ненадолго.

21 ноября

Жизнь здесь течет своим чередом. Донна Томаса, по-моему, настоящая святая, если такие вообще бывают на земле — мудрая, прекрасная, милосердная и остроумная. Она вознесется на небеса, как святая Чечилия, — в фанфарах и славе. Вряд ли этим девочкам, среди которых у меня есть хорошие подруги, легко смириться с этим затворничеством (хотя мне говорят, что не такое уж оно и затворничество), но они избраны донной Томасой и приобщаются к добродетели и знаниям. Я знаю, потому что жила среди них и мне это пошло на пользу. Я обязана ей собой и своей жизнью, но все же не хочу искать судьбу в монастыре. Донна Томаса все равно меня любит. Таддеа приходит каждое утро, и мы принимаемся за работу. Ей трудно удержаться от бесконечной болтовни, но я требую, чтобы она сосредоточилась на самых сокровенных мыслях. Она старается изо всех сил, и у нее неплохо выходит, но потом в ней словно пузырь какой-то растет, и я знаю, что он вот-вот поднимется на поверхность, лопнет и рассыплется громким хохотом над нашей серьезностью. Пока я довольна результатами. Временами к нам приходит донна Томаса, сидит тихо и никаких замечаний не делает. Но, судя по улыбке, ей нравится.