Читать книгу "Литературный призрак - Дэвид Митчелл"

Заправляя постель, Ганга представляет, как лежали на ней Каспар с Шерри, и думает про Оюн, про младшего сына Гомбо. Припоминает слухи, которые ходят по городу, — о детской проституции, о том, что полиция куплена иностранцами. Хозяйка гостиницы госпожа Енчбат, вдова, пришла, чтобы заняться бухгалтерией. Она в хорошем настроении: Каспар расплатился долларами, и миссис Енчбат может увеличить размер приданого. Пока закипает вода для стирки, женщины беседуют, попивая соленый чай.

— Послушай, Ганга. Ты знаешь, я не охотница до сплетен, — начинает госпожа Енчбат, маленькая женщина, мудрая, как ящерица. — Мой Сонжудой видел, что твоя Оюн гуляла с младшим Гомбо вчера вечером. На каждый роток не накинешь платок. И на празднике Наадам их тоже видели вместе. Сонжудой говорит, что старший Гомбо влюблен в Оюн.

— А правду говорят, что твой Сонжудой перешел в христианскую веру? — наносит Ганга ответный удар.

— Он просто пару раз заходил в миссионерский отдел американского посольства, вот и все, — холодно отвечает госпожа Енчбат.

— И что об этом думает его бабушка?

— Я думаю, что американцы — ужасные пройдохи. Всех пытаются обратить в свою дикую веру. Они умудряются даже молоко обратить в порошок. Какое это имеет значение, Ганга?

Гангу опять одолевает маета. Она чувствует мое присутствие. Я пытаюсь успокоить ее тревогу.

— Никакого, — отвечает она. — Что-то я сама не своя. Надо сходить к шаману.

Переполненный автобус тащится на первой скорости. В конце маршрута находится заброшенный завод. Ганга уже не помнит, что он производил в советское время. Я ревизую ее подсознание: оказывается, патроны. Расплодились полевые цветы — пользуются дарами краткого лета. Расплодились одичавшие собаки — рвут на куски какой-то трупик. Денек слабенький, тусклый. Люди выходят из автобуса и бредут к поселку — к этой россыпи юрт на склоне холма. Ганга идет вместе со всеми. Рядом тянется огромная труба на опорах — часть системы городского отопления, но для котлов требуется русский уголь. На монгольском система работать не может — он не дает нужной температуры. Большинство местных жителей отапливаются по старинке — кизяком.

Сестра Ганги ходила к этому шаману, когда не могла забеременеть. Через девять месяцев родила двойняшек, причем в рубашке — счастливый знак. Сам президент советуется с шаманом. Шаман может лечить лошадей. Говорят, он двадцать лет прожил отшельником в дальней провинции Баян-Олги. Во время советской оккупации местные власти несколько раз пытались арестовать его за бродяжничество, но каждый, кто приближался к нему, возвращался с пустыми руками и с пустыми глазами. Было ему двести лет.

Я с большим нетерпением ожидаю встречи с шаманом.

В моем положении есть свои преимущества: я не старею и не забываю. Моя свобода превышает степень человеческого разумения. Но есть ограничения, которые мне не дано преодолеть. Например, я не могу избавиться от постоянного бодрствования. Я так и не научился спать или хотя бы грезить. И то знание, к которому я более всего стремлюсь, ускользает от меня: мне не удалось выяснить, откуда я взялся и есть ли еще на свете подобные мне.

Покинув деревню у подножия Святой горы, я странствовал по Юго-Восточной Азии. Обшаривал сознание стариков, все укромные уголки, чердаки и подвалы, — не прячутся ли там бестелесные духи, подобные мне. Я обнаружил там легенды о таких, как я, но ни малейших следов их реального присутствия. В 1960-е годы я пересек Тихий океан.

Памятуя о сумасшествии доктора, я держал язык за зубами и не выдавал хозяину своего присутствия. Меньше всего я хотел плодить мистиков, психов и писателей. Однако, встречая на своем пути мистика, психа или писателя, я иногда вступал с ним в диалог. Один писатель из Буэнос-Айреса даже предложил название для меня — noncorpum, что значит «бестелесный», во множественном числе — noncorpa. Если только наступит день, когда множественное число понадобится.

Я провел несколько дивных месяцев, ведя с ним диспуты по метафизическим вопросам, и мы написали несколько повестей в соавторстве. Но «я» не переросло в «мы». В 1970-е годы я дал объявление в «Нэшнл инкуайрер». Американцы самый чокнутый народ в мире. Откликнулись 19 человек. Я познакомился с каждым. Все то же: мистики, психи, писатели. Я искал даже в Пентагоне. Открыл много интересного, но никаких признаков существования собратьев noncorpa. В Европе никогда не бывал. Эта часть суши, над которой нависла тень ядерных боеголовок, не кажется мне перспективной.

Я вернулся на Святую гору, обогащенный знаниями благодаря не одной сотне хозяев, но по-прежнему ничего не ведая о своем происхождении. Я устал от скитаний. Святая гора — единственное место на земле, с которым я ощущаю связь. Десять лет я пользовался гостеприимством монахов, которые обитают на склонах горы. Вел размеренную и спокойную жизнь. Подружился с одной старой женщиной, которая держала на горе чайный домик. Она принимала меня за говорящее дерево. После ее смерти я ни с одним человеком не разговаривал.

— Входи, доченька, входи! — раздался из юрты голос шамана.

Над входом висит выбеленная солнцем челюсть. Ганга оглядывается — ее вдруг охватывает страх. Мальчик играет с красным мячиком. Подбрасывает его в бледно-голубое небо, запрокидывает голову, ждет, потом ловит. Ганга видит ову — горку священных камней и костей. Склоняется перед ней, потом ступает в дымный сумрак юрты.

— Входи, доченька!

Шаман сидит на коврике. Медитирует. С балки свисает лампа. В медной тарелке оплывает сальная свеча. Дальняя стена увешана шкурами животных. Воздух густой от курений.

Возле входа стоит резной ящик. Ганга открыла его и положила туда почти все тугрики, которые Каспар дал ей на чай накануне вечером. Потом сняла обувь и в правой, женской, половине юрты опустилась на колени перед шаманом. У шамана морщинистое лицо, по которому невозможно определить возраст. Седые спутанные волосы. Закрытые глаза вдруг широко распахиваются. Он указывает на низкий столик — на нем стоит старый чайник.

Ганга наливает в костяную чашку темной жидкости без запаха.

— Пей, Ганга, — говорит шаман.

Моя хозяйка делает глоток и хочет начать рассказ, но шаман жестом останавливает ее.

— Ты пришла, потому что в тебя вселился дух.

— Да, — отвечаем мы с Гангой в один голос.

Ганга остро ощущает мое присутствие и роняет чашку. Недопитая жидкость растекается по циновке.

— Мы должны выяснить, чего он хочет, — говорит шаман.

Сердце Ганги бьется, как мышь в коробке. Я осторожно отключаю ее сознание.

Шаман замечает перемену в ее состоянии. Он берет перо и чертит в воздухе какой-то знак.

— Кто ты, дух? — спрашивает шаман, — Предок этой женщины?

— Не знаю, кто я, — отвечаю я голосом Ганги, только охрипшим, словно пересохшим, — Сам хочу узнать.

Как странно снова произносить это слово — «я».