Читать книгу "Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин"

Поэтому Лютиков сидел и думал о музе. Естественно, что ему не писалось.

Наконец, он понял, что следует что-то предпринять.

В Раю ему надеяться было не на кого, и Лютиков вспомнил о бесе Кердьегоре. Вроде сочувствовал он и помощь от души предлагал. Только вот где его искать было? Не пойдешь же у ворот Инферно спрашивать про беса? Да и не поймет никто. Виданное ли дело, чтобы райский житель беса искал? Какие у них могут быть общие интересы?

Но время Лютикова постегивало. Дни шли, а муза Нинель не объявлялась. Уже и Эдуард Зарницкий, он же Кроликов, с плохо скрываемым торжеством интересовался у Лютикова, как ему пишется. «Что-то давно ничего вашего новенького не читал, — говорил Зарницкий. — А у меня, дорогой, вдохновение поперло. Муза моя и та удивляется. Второе дыхание, говорит, у вас, Эдуард, открылось. Кстати, что-то я в последнее время вашей музочки не видел. Как она там?»

Знать бы!

И Лютиков решился.

Нет, братцы, вы как хотите, а для поступка Владимира Алексеевича мужество необходимо. Пусть даже это мужество было вызвано тоской и отчаянием. Много вы видели людей, чтобы по своей воле из Рая в Инферно отправлялись. Тайком отправлялись, вроде как границу переходили. Ведь неизвестно еще — вернешься обратно или как нарушителя там и оставят.

По натуре своей Владимир Алексеевич был человеком боязливым. Не годился он на роль горлопана-главаря, да и жизнь прожигать не научился. Всю жизнь он наглым да бесшабашным товарищам завидовал. А тут взял и пошел.

А куда деваться было? Под лежачий камень вода не течет.

Бездна искрилась.

Но если раньше Лютиков смотрел на разноцветный звездоворот с некоторой опаской, то теперь он разглядывал Бездну с некоторым любопытством. Так вот, значит, где живут те, на кого Лютиков при жизни поглядывал снизу вверх! Интересно, как там у них жизнь устроена? Ведь сами себе предоставлены, сами вокруг себя жизнь воссоздают, Вселенные организовывают! Страшно Лютикову было, и вместе с тем заманчивым все казалось. Он еще не понимал, что пугает и одновременно притягивает его самостоятельность и, если хотите, независимость.

Все восстания на свете от желания быть независимым. Ребенок бьется в чреве матери, потому что не хочет быть зависимым от этого чрева, пуповина его раздражает. По той же причине дети бунтуют против родителей — все им кажется, что родители на их самостоятельность посягают. Колонии начинают борьбу против Метрополии лишь из-за того, что надоедает им слушать старшего и оттого занудного и надоедливого брата, вот уже и соцлагерь распался, и именно потому, что был лагерем, в который загнали, никуда не выпускают и даже купаться не дают. А так хочется быть независимым и самостоятельным! Даже если эти независимость и самостоятельность пойдут не впрок.

А тут вдруг возможность быть независимым на уровне звезд!

Лютиков к этому стремился и вместе с тем боялся. Понимал ведь, что независимость потребует платы. Только не знал, что это будет за плата, а то ведь и так бывает, что потом горестное вырывается:

О, если б знал, что так бывает, Когда пускался на дебют, Что строки с кровью убивают — Нахлынут горлом и убьют![29]

Лютиков споткнулся об лежащий во тьме метеор и едва не засмеялся: нашел чего пугаться! Мертвому только смерти и бояться!

Потом он посмотрел вперед и понял, что уже пришел.

Поначалу ему даже показалось, что он вернулся в недавнее прошлое и где-то рядом идет затянутая в черную кожу и оттого невидимая в космической пустоте муза Нинель.

Алое пятно Инферно приблизилось.

Кого-то волокли в ворота. Этот кто-то пытался вырваться из рук дюжих чертей, отмахивался от них, а черти умело заламывали неизвестному грешнику руки.

— Хорош! Хорош, мужики! — орал грешник. — Чего вы, как менты, цепляетесь? Пустите, я сам пойду!

Покачнувшись, грешник строго оглядел чертей, одернул на себе строгий черный костюм, погрозил обитателям Инферно пальцем и неожиданно завопил тонко и немузыкально:

Я сказал, до свиданья, родная! Двадцать лет это вечность почти. Я за все тебя, Рая, прощаю, Но и ты меня, Рая, прости![30]

И сразу стало ясно, что грешник пьян. Скорее всего, это был какой-то уголовник, которого подрезали в пьяной драке. Протрезвев, те, кто его резал, клялись на могиле погибшего товарища отомстить за него и не забыть его старушку-маму. Обычно о клятвах и старушке-маме забывали, едва выветривался хмель после поминок.

Черти принялись подозрительно вглядываться в Лютикова, и Владимиру Алексеевичу стало не по себе. Кто знает, может, у них и беглые имеются, по приметам на него, Лютикова, похожие. При жизни Лютиков читал роман о том, как один известный грешник в женском теле из Ада бежал и приличную заварушку на Земле устроил. Раньше Владимир Алексеевич считал, что эту историю автор придумал. Оказалось, такой побег и в самом деле имел место и много неприятностей разным должностным лицам Инферно доставил. Вот и теперь Лютиков опасался, что его примут за какого-нибудь беглеца или, того хуже, за шпиона, выведывающего секреты темной стороны Силы. А что? Запросто. Засунут в котел, взывай потом к милосердию, объясняй про ошибку!

Обошлось.

Черти поволокли своего подопечного дальше. Хвосты у них возбужденно стояли, глаза блестели — если бы не окружающая обстановка да не дергающиеся пятачки, легко было бы их спутать с милиционерами, охраняющими линию скоростного трамвая.

Лютиков долго кружил у входа в Инферно, наконец решился и вошел.

Поначалу ему показалось, что ничего не изменилось.

В огромном вестибюле, покачиваясь, стоял рыжий лохматый черт с налитыми кровью глазами, а вокруг него, размахивая руками и лягаясь копытами, кружилось несколько мелких бесов, из тех, кого и на земле всегда называли с маленькой буквы. Рыжий черт время от времени тяжелым ударом укладывал одного из бесов отдыхать на пол, но остальные были все так же полны дерзкого и хищного азарта и не теряли надежды.

Из глубин доносилась рваная ритмичная музыка. Время от времени в полутьме каменных коридоров что-то разноцветно полыхало.

Лютиков растерянно огляделся по сторонам и увидел старушку. Старушка, разумеется, была рогата и подслеповата, пятачок ее сморщился от прожитых лет, рога обросли каким-то мхом. Старушка, не обращая внимания на дерущихся, ловко и быстро вязала на спицах нечто, напоминающее бурую шкуру — видать, сыночку или внучку гондобила какую-то обнову.

Вот к ней Лютиков и подошел со своим неловким: «Мамаша, не подскажете…»