Читать книгу "Рассказы о прежней жизни - Николай Самохин"

И так незаметно к вечеру въехали в войну.

Справа и слева от дороги, в лесу, стали рваться тяжелые снаряды. Ухали они то далеко, то поближе, и если снаряд рвался ближе – земля вздрагивала, будто по ней били громадной кувалдой. Вздрагивали и отзывались коротким гудом реечные борта «студебеккера», тугой воздух ударял в уши.

Помкомвзвода скомандовал не курить. Хотя смысла в команде не было. Во-первых, никто и так не курил: солдаты притихли, втянули головы в плечи. А во-вторых, стреляла, видать, дальнобойная артиллерия километров, может, с двадцати и, уж конечно, стреляла не по огонькам от самокруток.

В такой неподходящий момент отец вдруг поднялся в рост.

– Ты что, ошалел! – прикрикнул на него помкомвзвода. – Сядь щас же!

Отец сел, но только не на скамейку. Он взгромоздился задом на кабину, одной ногой уперся в передний бортик, а вторую с кряхтением распрямил.

– Ногу свело, товарищ сержант, – объяснил он. – Нет никакой возможности терпеть. Аж занемела.

– Тебе щас башку сведет, дурак! – заругался пом комвзвода. – Слезь вниз, кому я…

Он не договорил. Снаряд ударил возле самой машины – и дальше отец ничего уже не слышал и не видел.

Очнулся он через какое-то время в сугробе, метрах в двадцати от дороги. Руки-ноги оказались при нем, целые. Шумело в голове. Отец сообразил, что его смахнуло с гладкой кабины «студебекера» взрывной волной.

Проваливаясь в снег до пояса, он стал выбираться на твердое.

Машина – кверху колесами – горела на краю черной воронки.

Когда отец подошел, из-под нее донесся длинный стон. И стих.

«Неужели же всех?» – подумал он.

А времени прошло совсем немного. От подошедшей задней машины только еще бежали люди…

Второй и третий дни

Второй день его войны был самым мирным.

Они шли. Чего опасались солдаты, то и случилось: к утру не подморозило, машины встали окончательно, и пришлось им спешиться.

Шли они поначалу ходко: еще не устали, не успели устать, да и лишнего груза ни у кого не было. Части их назывались штурмовыми, им даже шинелей перед наступлением не выдали – только ватники, а вооружение было – автоматы и гранаты. Единственное, что скоро дало о себе знать – напитавшиеся водой, затяжелевшие валенки. В обстоятельной подготовке случился где-то просчет, а может, наоборот, аккуратность подвела (по календарю-то еще зима стояла): в общем, обули их вместо сапог в новые нерастоптанные валенки. Особенно плохо приходилось задним, кому доставался разбитый, перетолченный множеством ног снег, – и они там поматюгивались в адрес неизвестного тылового начальства, которое, так его распротак, не головой думает, а, видать, другим каким местом.

Отец на первом же привале развязал вещмешок и достал прочные американские ботинки на толстой рифленой подошве, с блестящими крючками, за которые цеплять шнурки, с высокими голяшками. Ботинками этими, единственной парой, премировал его старшина за безотказность, и отец, когда брал их, не думал о таком вот случае, мечтал отослать домой, прикидывая, что жена променяет их хотя бы на картошку. Но отослать сразу возможности не представилось, а в последние дни погода так начала ломаться, что отец решил с этим делом повременить. И даже выкроил себе обмотки из разных обрывков.

Солдаты онемели от изумления, пораскрывали рты и про цигарки недокуренные забыли. А маленько опамятовавшись, так принялись крыть отца, словно он враг народа какой-нибудь: ну, руцкай! ну, куркуль!.. это же надо, падла какая – и сам уцелел, и ботинки сберег!..

Отец мотал себе обмотки, хмыкал добродушно, а потом – дернуло его за язык – брякнул некстати:

– Ребята, кому валенки надо?

Тут некоторые горячие даже повскакивали: еще смеется, паразит! нахлестать ему по шее этими валенками!..

Отец заоправдывался: он, дескать, имел в виду – может, у кого свои не по ноге, давят, может, или промокли сильно. А эти, гляди, как прокатаны, головки у них какие: снаружи прижмешь пальцем – вода сочится, а во внутрь руку засунешь – там еще сухо.

«Ладно, – сказали ему. – Заботливый какой выискался. Надень их сверх ботинок, раз они такие замечательные».

Отец подержал валенки в руках, помял плотные их голяшки… и правда, хоть поверх ботинок надевай. Жалко добро. Дома бы их на две зимы хватило без ремонта. А если натянуть сверху глубокие литые галоши от сырости – и три продюжат. В крайнем случае, накроить из них подошв – всем ребятишкам можно подшить пимы. Ходят, поди, теперь, сверкают голыми пятками. В Сибири-то еще не каплет. Там до самого апреля мороз прижимать будет…

Чуть было он не сунул валенки в мешок, да вовремя одумался: куда!.. война ведь. А солдат на войне – этому его еще покойный дед учил – должен быть легким: встал – встряхнулся, лег – свернулся. Еще дед рассказывал одну историю: как возвращался он в девятьсот шестом году из японского плена. Их тогда до Владивостока довезли на пароходе, а уж от Владивостока они, дождавшись, когда встанет Амур, пошли пешком. По льду. И вот был там, среди них, один солдатик, слабосильный или больной, может (так они думали), все отставал. Ну, мужики его жалели, шли потише. А он отстает и отстает. А потом, в который-то день, и вовсе упал, ткнулся носом в снег. Тогда они решили мешок его поделить между собой: глядишь, мол, пустой-то он как-нибудь дойдет. Развязали мешок – а там подковы, удила, скобы, гвозди… пуда два железяк. Вот ведь жадность человеческая: за тыщи километров пер. Хрипел и пер, падал и пер.

Отец вздохнул: да-а… Тот солдат все же домой шел. А ему неизвестно сколько еще предстояло шагать от дома. Он достал ножик, вырезал пару стелек. Подумал и еще две вырезал, в запас – испортил второе голенище. Снова переобулся, притопнул – хорошо! Ноге было тепло и мягко. «Черт мне теперь не брат!» – сказал отец и закинул головки валенок в кусты.

Шли. Проходили иногда деревни, вернее, остатки деревень. Обнаруживали в них следы недолгого и нетяжелого боя. Дело в том, что они двигались вторым эшелоном. Несколько раньше вперед ушел другой батальон полка. Вот ему-то, как видно, и приходилось схватываться здесь с остатками немцев – с прикрытием или, может быть, факельщиками.

Судя по колесным следам, тому батальону спешиваться не пришлось – успели ребята проскочить по холодку. Немцев они, похоже, заставали врасплох и гнали без задержки. Может, и артиллерия лупила вчера не случайно, не сослепу – хотела отсечь их от первого эшелона.

Легким и безопасным оказался для них этот день. Война опять отодвинулась куда-то далеко, казалось, идут они не навстречу смерти, пулям и осколкам, а просто совершают очередной учебный марш-бросок и к вечеру вернутся в теплые землянки. Вдобавок, солнце после обеда пригрело совсем по-весеннему, а при солнышке всегда кажется, что жизнь впереди и веселая, и долгая. И – вот ведь беспечный российский солдатик! – молодые парни, вчера еще испуганно пригибавшие головы, вжимавшиеся в ненадежные борта машин, отстегивали каски и незаметно кидали их в снег: для чего, дескать, эта лишняя тяжесть.