Читать книгу "Первый, случайный, единственный - Анна Берсенева"

– Мы с тобой как Гершензон с Вячеславом Ивановым, – смеялся Саша. – Они, знаешь, однажды – в двадцатые, по-моему, годы, но могу и ошибаться – вот точно так же разговаривали, довольно долго, а потом разговоры эти издали в виде писем. «Переписка из двух углов» называется. – И интересовался: – Тебя не напрягает, что я слишком набит всякими бесполезными сведениями? Все-таки, наверное, во мне есть какая-то легковесность, как в мешке с соломой…

Георгия ничто в нем не напрягало. Саша казался ему не мешком с соломой, а редкой драгоценностью, которую он осторожно держал в ладонях, боясь уронить.

Однажды Георгий рассказал, что бросил операторский факультет ВГИКа, и бросил исключительно по дурости, из-за какой-то мелкой ссоры с преподавательницей английского, в котором был полным дубом. А вернее всего, потому, что будущее вдруг представилось ему безысходным. Видно же, в какой упадок пришло кино, и кто ему даст что-то снимать, если даже знаменитые операторы годами в простое…

– Это, безусловно, полный идиотизм с твоей стороны, – решительно сказал Саша и сразу спохватился: – Ты не обиделся?

– Нет, – улыбнулся Георгий. – Я и сам знаю, что идиотизм. Если бы… Наверное, я попытался бы восстановиться. Я, конечно, много чему и сам научился, особенно в Чечне, но все-таки телекамера – не то что киношная, и цифровая кассета – не пленка. Да и много есть таких вещей, которых я просто не знаю, и вот именно знаю, что не знаю. Про монтаж вообще только читал… Да мало ли что еще! Ну, об этом смысла нет говорить.

– Почему? – пожал плечами Саша. – Ты думаешь, когда вернешься, у тебя не будет возможности снимать?

Георгий думал, что у него не будет возможности вернуться, но об этом он Саше говорить не хотел.

– А твой Чехов, – вспомнил тот, – в одном письме, не помню кому, написал, что в искусстве надо быть готовым к широким разочарованиям и упрямо, фанатически гнуть свою линию. Как раз твой случай, по-моему.

К тому, что про Чехова при нем вспоминают с добавлением «твой» – конечно, из-за того, что он тоже родился в Таганроге, – Георгий уже привык. Он только не мог привыкнуть к тому, что у Чехова находятся такие вот точные слова на самые неожиданные случаи его собственной жизни.

– Да, фанатизма на первый курс только и хватило, – сказал он и сердито добавил: – Талант хренов!..

– По-моему, ты зря себя укоряешь, – сказал Саша. – Тебе ведь сколько лет тогда было? В юности импульсивные поступки вполне естественны. – Он произнес это таким серьезным тоном, что Георгию не удалось сдержать улыбку. Саша заметил ее и сразу смутился, торопливо проговорил: – Мне кажется, Чехов вообще понимал жизнь гораздо тоньше и глубже, чем полагают дураки. А Зинаида Гиппиус, конечно, круглая дура.

– Почему же это? – засмеялся Георгий.

Он знал Зинаиду Гиппиус только по имени: не успел доучиться до нее по институтской программе, а просто так ее книги в руки не попадались.

– Потому что она считала Чехова таким, знаешь, усредненным воплощением нормы и ничего, кроме сугубой интеллигентности, в нем не находила, – объяснил Саша. – Правильно Бунин про нее говорил, что она совершенно лишена непосредственного чувства жизни! Которым ты полон, – добавил он.

Саша произнес это так, словно Зинаида Гиппиус обидела чем-то лично его, а Бунин лично ему же говорил о непосредственном чувстве жизни.

О жизни, о самой жизни, которую он действительно чувствовал непосредственно, не ощущая между нею и своей душой никаких преград, – Георгий предпочел бы вообще не разговаривать. Лучше уж о «круглой дуре» Зинаиде Гиппиус. Он понимал, что почти санаторное равновесие нынешней ситуации – в чистой комнате, с сытной едой – не может длиться бесконечно, и судьба его скоро решится, и вряд ли это будет положительное решение…

Саша тоже не настаивал на разговорах «за жизнь», но эти разговоры возникали сами собою.

Один такой разговор начался из-за Малика – вернее, им и был начат.

Из всех охранников, которых Георгий за время плена навидался достаточно, Малик был самым приемлемым. Впрочем, Георгий на его счет не обольщался: понимал, что отношение к ним Малика – это отношение хорошего хозяина к своим баранам. Баранов надо холить и лелеять, потому что от них непременно произойдет польза, а когда настанет время этой пользы, их надо без сожаления зарезать или продать. Вот и Малик, если не холил их с Сашей, то, по крайней мере, относился к ним бережно и даже доброжелательно, спокойно ожидая, когда придет время другого к ним отношения.

Раз в день он разрешал им открывать окно, чтобы проветрить комнату, раз в день выводил по большой нужде – для нужды малой предназначались две пустые канистры, а еда, которую он приносил два раза в день, была так хорошо приготовлена, что можно было не сомневаться в ее домашнем происхождении.

И он любил поболтать с образованными людьми. Тем более что Георгий оказался его ровесником, а Саша, хоть и был совсем молод – ему едва исполнилось девятнадцать, – но зато, как говорил Малик, «блистал знаньями». Такое стремление к общению не казалось удивительным. Малик был сообразителен, говорил по-русски не только чисто, но и грамотно, потому что, как он однажды мельком обмолвился, учился в Москве на инженера, но из-за войны не успел закончить институт.

– Вот вы, ребята, на нас обижаетесь… – сказал он однажды, зайдя, как обычно, вечером, чтобы проверить, чем занимаются его пленники.

– На кого это – на вас? – спросил Саша.

– Вы, русские, на вайнахов. Ну, на чеченцев.

– На обиженных воду возят, – усмехнулся Георгий.

– Я считаю, хорошая пословица! – засмеялся Малик. – Мне русские пословицы вообще нравятся. Моя сестра на филологическом факультете училась, у нее целая книга с пословицами есть. Правильно, не надо обижаться. Женщина может обижаться, а мужчина, я считаю, должен мстить.

– Мщение придает будущему односторонний характер, – заметил Саша.

– Как-как? – удивился Малик. – И откуда ты, Саша, такие слова знаешь? Я даже не понял, что ты сказал. Ну, он молодой еще, только книжки читал, – обратился он к Георгию, – а ты взрослый мужик, должен нас понимать. Вот ты бы не мстил, если бы у тебя отца убили, сына убили, сестру изнасиловали? – И, не дождавшись от Георгия ответа, Малик ответил сам: – Каждый мужчина мстил бы, и не надо на нас обижаться. Русские нас никогда не победят, – весело добавил он. – Вы даже не понимаете, как мы живем, как же вы нас можете победить? У нас считается стыдно, если ты хуже живешь, чем твой сосед, а что у вас стыдно считается, вы и сами не знаете. Ладно, ребята, спите. А то вы болтаете до утра, потом, Саша, твой отец скажет, почему ты такой бледный, наверное, мы с тобой плохо обращались!

Дверь за Маликом закрылась. Щелкнул замок, лязгнул засов.

– Знаешь, Дюк, я ведь даже не знал, что ему ответить, – помолчав, сказал Саша.

– А на что ты должен был ему отвечать? – пожал плечами Георгий.

– На все. Я и сам не знаю, что бы я делал, если бы… Ну, все то, что он сказал: отца, сестру… Ведь, если подумать, он совершенно прав! Вот ты – ты ведь тоже не знал, что ему ответить, да?