Читать книгу "Гентианский холм - Элизабет Гоудж"

Стелла страшно боялась услышать о том, что моряков не спасли, так что теперь она вздохнула с облегчением и тут же потянула юношу к северной стороне церкви, где они могли уединиться и куда почти не доносились крики папаши Спригта.

Могилы здесь были очень старые, уже заросшие мхом и травой, и над ними широко раскинули свои ветви три из пяти тисов, посаженных в церковном дворе много лет назад. Стелла очень любила эти тисы с их ярко-красными ягодами, которые сверкали в полумраке крон, словно лампочки. А еще ей нравились две могилы, которые были рядом и казались древнее всех остальных. Вокруг них росли горечавки, которыми славился церковный двор. На могильных камнях было что-то вырезано. Кажется, геральдические лилии…

— В древние времена, когда англичане уходили на войну, они делали луки из церковных тисов, — проговорила Стелла. — Мне доктор рассказал.

Захария, который невидящим взглядом смотрел на старые могилы, едва-едва возвышавшиеся над землей, вдруг встрепенулся, словно вспугнутый жеребенок, и поднял на Стеллу сердитый взгляд.

— Монахи не для того сажали в церковном дворе пять тисовых деревьев, чтобы из них потом делали луки, — с горечью проговорил он. — Они должны были напоминать людям о пяти ранах Господа нашего. Использовать такое дерево в военных целях… это кощунственно!

Улыбка тут же исчезла с личика Стеллы, и на нем появилось озабоченное выражение. Она вспомнила о неприятном разговоре, который произошел сегодня утром на ферме, когда отец Спригг, тужась, натягивал на себя свой мундир.

— Плохо, когда используют это дерево для неправедной войны, — сказала она задумчиво. — А когда для справедливой — это хорошо. Отец говорит, что англичане никогда не вели неправедных войн, но мне кажется, что когда мы отправились во Францию и отнимали дома у французов — это была неправедная война. Зато теперь французы пытаются отнять наши дома, и поэтому сейчас мы ведем справедливую войну. — Она облегченно вздохнула, отыскав выход из этого сложного рассуждения. — Ты ненавидишь французов, Захария? Лорд Нельсон, например, ненавидит.

— Я не могу ненавидеть французов, — мрачно проговорил Захария. — Моя мать была француженкой. Этим я и отличаюсь от лорда Нельсона.

— И я отношусь к ним без ненависти, — сказала Стелла. — Но ведь многие англичане ненавидят их, как лорд Нельсон.

— Ненавидеть врага — это еще не значит быть патриотом, сказал Захария. — Главное, это любить свою страну.

— А ты любишь Англию? — спросила Стелла.

— Да.

— А ты мог бы записаться в армию и сражаться за нее, как призывает воззвание, если бы был взрослым?

Святая наивность! Он никогда не рассказывал ей о том, что служил во флоте и дезертировал. Это было известно только доктору.

Черты лица Захарии напряглись, словно у него вдруг заболели зубы. Он уклонился от ответа, задав вместо этого свой вопрос:

— А ты, Зеленое Платьице? Если бы ты, конечно, была взрослым мужчиной?

Она серьезно кивнула, затем вдруг улыбнулась, показав свои милые ямочки, и снова превратилась в ребенка.

— Я обязательно сделала бы себе лук из тиса, который растет на Беверли Хилл. И мои стрелы летали бы очень далеко, потому что это дерево сначала было ангелом, который превратился в тис… По крайней мере, я так думала, когда была маленькая.

— С чего это ты вдруг взяла? — спросил Захария.

— Потому что его ветви похожи на крылья. И еще… когда залезаешь на этот тис, то такое впечатление, будто у тебя тоже появились крылья.

Захария рассмеялся.

— Да, верно. Ладно, пора идти. Сейчас всех позовут в церковь. Тебе надо вернуть матушке Спригг молитвенник.

К матушке Спригг присоединился доктор, и они оба ждали молодых людей на крыльце церкви. Но войдя внутрь, семьи разделились, потому что скамья Викаборо была по левую сторону от прохода, а скамья доктора по правую.

«…но мы приглашаем добровольцев… Встаньте на защиту всего того, что вам дорого!»

Эти слова с воззвания снова бросились в глаза Захарии, когда он заходил в церковь.

2

Церковь на Гентианском холме была старая и красивая, с готическими окнами и каменной крестной перегородкой. Трехуровневая трибуна восемнадцатого века и скамьи стояли на полу, а колонны устремлялись вверх, поддерживая собой кровлю из испанского каштана. В западном конце зала была галерея.

Музыканты уже настраивали свои инструменты, когда Захария и доктор опустились на колени на соломенные подушечки и закрыли лица шляпами. Захария был католиком и не имел права даже заходить в церковь Викаборо, но когда туда шли доктор и Стелла, он не сидел дома. Он был готов даже принять участие в англиканской службе, зная, что потом отмолит этот грех. И хотя шум, который поднимали в галерее музыканты, не шел ни в какое сравнение с божественными католическими хоровыми песнопениями, к которым Захария привык. Девонширцы были славные люди, но, увы, музыкальными их нельзя было назвать. И все же юноша заставил себя терпимо относиться к их службе. Да, шум музыканты производили дикий, но зато играли от чистого сердца и знали, что грохот будет воспринят основным большинством присутствующих именно как музыка. В церкви сейчас не было ни одного человека, который бы не пел во всю силу своего голоса. Пели мужчины, пели женщины, пели дети. Не пели только те музыканты, которые отчаянно дудели в горны, тромбоны, кларнеты, трубы и водили смычками по грифам скрипок и виолончелей.

Служба казалась Захарии частичкой всей этой деревенской жизни, которую он уже успел так хорошо узнать. Это была полнокровная, приносящая удовлетворение трудолюбивая жизнь независимого и веселого народа. Эта служба на его взгляд не имела почти никакого отношения к религии. Гораздо больше истинного поклонения, как ему казалось, было в труде этих людей, в обработке их полей, в выпасе скота. Посещение же церкви по воскресеньям было одним из немногих доступных местным жителям светских событий. Воскресную церковь ждали, как святочные гуляния, как языческие праздники урожая, о которых рассказывал ему доктор.

Гентианский приходской священник всем своим видом плохо гармонировал с той службой, которую вел. Но ни у кого не хватило бы смелости назвать священника Эша духовным лицом. Он был невысокого роста, толстенький, с круглым, румяным и очень умным лицом, на котором светились черные глазки-пуговицы и добродушная улыбка. Особенно трудно было принять его за святого отца, когда он начинал смеяться. Мощные раскаты его смеха стирали с его облика всю чинность. К тому же, отец Эш частенько выезжал на охоту с собаками, что казалось странным для человека его возраста, — священнику было под семьдесят, — и считался отличным стрелком.

Он был холостяком, и происходил из аристократической семьи, но ему не повезло: он родился младшим сыном. Родители не знали, что с ним делать, и, в конце концов, отдали в церковь. Благодаря своему происхождению, отец Эш был состоятельным человеком и очень славился своим гостеприимством. У него в доме гостей всегда ждал отменный стол и большой выбор вин из личного погреба. Он любил посидеть с людьми за бутылочкой и был хорошим рассказчиком. Свой профессиональный долг отец Эш выполнял, как ему казалось, превосходно — исправно крестил, женил, хоронил. Службы отправлял в рекордно короткие сроки, но ревниво поддерживал чистоту в церкви, опрятность церковного двора и не позволял опаздывать своему писарю и музыкантам.