Читать книгу "Что знает ночь? - Дин Кунц"

— Нет.

Наоми вздохнула.

— Иногда я очень тревожусь о тебе, Мышь.

— Я хорошая. Я отличная. Не зови меня Мышью.

— Знаешь что? Я могу стать твоим тренером по снам! Я могу научить тебя, как видеть правильные сны, с золотыми дворцами, и с хрустальными замками, и со сказочным городом разноцветных шатров у оазиса в пустыне, с мудрыми говорящими черепахами, с гусями, которые летают под водой и плавают в воздухе, с катанием на коньках под луной с самым красивым мальчиком на свете, только он окажется гриффином, у которого всё от льва и только крылья от орла, и он полетит в сверкающий город, а ты будешь у него на спине.

— Нет, — коротко ответила Минни, сосредоточившись на строительстве.

— Я стала бы великим тренером по снам.

— Разве ты не читаешь книгу?

— Это великая книга. Об очень образованном драконе, который учит девочку-дикарку, потому что ей предстоит стать Жанной д'Арк своего народа. Почитать тебе вслух?

— Нет.

— Тогда чего ты хочешь? Иногда, мое дорогое дитя, ты такая загадочная.

— Я хочу тишины, чтобы я могла подумать об этом сооружении.

— Да, конечно, мастер «Лего» ничем не отличается от шахматного гроссмейстера, в обоих случаях выбор стратегии требует абсолютной тишины.

— Абсолютной, — согласилась Минни.

Уютно зарывшись в груду подушек, Наоми вновь сосредоточилась на книге, гадая, ну почему она старается показать себя заботливой старшей сестрой, почему прилагает все силы к тому, чтобы вытащить эту маленькую писклю из песочницы, тогда как с этим не справиться даже очень образованному дракону.

* * *

Новая атмосфера дома радовала Николетту, но вокруг крошечной затравки раздражения ее разум уже начал формировать черную жемчужину тревоги. Интуиция предупреждала ее, что детям грозит какая-то опасность. И что любопытно, началось все с трудностей, которые возникли у нее с очередной картиной.

Она редко возвращалась в студию после обеда, но в этот вечер ей хотелось обдумать картину, над которой она работала, уделить ей хотя бы пару часов.

Джон, как обычно, все понимал. Сказал, что почитает в библиотеке, и попросил не волноваться, если ляжет спать поздно: чувствовал себя настолько бодрым, что даже боялся бессонницы.

Она взяла с собой в студию маленький стаканчик с бренди, хотя практически ничего не пила, помимо вина за обедом, и ранее у нее никогда не возникала мысль, что бренди может помочь — вообще потребоваться — ей в обдумывании картины, с которой возникли проблемы. Она поставила стаканчик на столик рядом с вазой с желтыми розами, которые Имоджин принесла несколькими часами раньше.

К верхней части мольберта, над холстом, Никки прикрепила липкой лентой фотографию Заха, Наоми и Минни, которую сделала за пару недель до этого дня. Для фотографии они позировали Никки в арке гостиной, и именно над групповым портретом она сейчас и работала.

Она намеревалась повторить композицию картины Джона Сингера Сарджента «Дочери Эдуарда Дарли Бойта»: световой фон, переходящий в глубокую тень, пространственная глубина и загадочность, а на переднем плане четкость, чистота и открытость детских лиц.

На картине, как и на фотографии, дети располагались в неожиданном порядке, не по возрасту, и девочки не стояли рядом. Наоми находилась на переднем плане, в коридоре, скрестила руки на груди, чуть расставила ноги, поза энергичная, бросающая вызов художнику, миру. Сзади и справа Зах небрежно привалился к арке, руки в карманах, уверенный в себе. Дальше всех от художника, в гостиной, стояла Минни в белом платье, сверкающая в окружающей тени, изображенная предельно четко.

Пространство картины, одежда, с этим Никки почти закончила и со светом и тенью добилась желаемого, но с лицами пока ничего не получалось. Дальше контура головы и отдельных мазков дело не пошло. Ей пришлось остановиться, потому что картина не выражала того, что Никки хотела ею сказать.

Среди прочего она намеревалась показать индивидуальность, явственно выражающую себя независимо от расстояния до наблюдателя и от освещенности. Каждый ребенок должен был восприниматься как личность, со всеми его достоинствами и недостатками. Никки хотела, чтобы эта картина стала не бьющим по глазам, но трогательным праздником индивидуальности.

Вместо этого выходило, что картина об утрате. Словно рисовала она детей не с фотографии, а по памяти после их смерти.

Эта мысль сначала вызвала раздражение, потом беспокойство, наконец наполнила нарастающей тревогой. Она говорила себе, что причина тому — незаконченные лица, эти белые пятна с редкими мазками, но она знала, что это не так. В такой манере она работала и раньше, лица завершали картину, и никаких проблем при этом не возникало.

За последние три дня ощущение утраты, которое вызывала картина, настолько усилилось, что Никки не находила себе места. Всякий раз, когда она подносила кисть к холсту, ее охватывала тоска, и она не могла отделаться от чувства, будто пишет эту картину спустя годы после жуткой трагедии.

Никогда раньше ей не приходилось работать в мрачном расположении духа. Всегда она подходила к мольберту с энтузиазмом, радостью, любовью. Работала с удовольствием, которое часто вырастало до наслаждения. А эта картина просто излучала отчаяние, словно художник в крайне мрачном настроении приходил к ней каждый день, чтобы продолжить работу.

Фотография, компьютерная распечатка на листе бумаги, во многом отличалась от картины, потому что Никки и не собиралась воспроизводить ее на холсте. Теперь она сняла фотографию с мольберта, чтобы изучить более внимательно.

Она велела детям стоять с каменными лицами, потому что не хотела отталкиваться от фотографии, на которой они таращились бы в камеру. По замыслу Никки собиралась нарисовать каждого с особым, присущим только ей или ему выражением лица. Может, они каким-то образом обошли ее инструкции, и выражение их лиц подсознательно влияло на нее? Но нет, они действительно стояли с каменными лицами.

И тут она заметила темную фигуру.

Фотографию она сделала вечером, верхний свет горел только в коридоре, а гостиную освещала одна настольная лампа в углу. За Минни все пряталось в сумраке, и оставалось видимым лишь зеркало у дальней стены, благодаря бледному отраженному свету. Даже барочная рама растворилась в темноте. В этом чуть подсвеченном прямоугольнике виднелась темная фигура, которая не могла быть тенью Никки или детей: никто из них не стоял так, чтобы отражаться в зеркале.

Никки отнесла фотографию к наклонной чертежной доске, стоявшей в углу студии. Увеличительное стекло и яркая лампа позволили лучше разглядеть фигуру. Силуэту не хватало лица, но это был высокий, сутулый мужчина.

На втором этаже находились в тот момент только она и дети. Никто не наблюдал за ними из коридора, собственно, в гостиной была только Минни. Зах, стоявший ближе остальных к Минни, привалился к арке, на пороге гостиной.