Читать книгу "Пещера - Жозе Сарамаго"

Сиприано Алгор, добравшись до минус-пятого этажа, взглянул на часы. Половина пятого. Грузовой лифт поднял его на тридцать четвертый этаж. Никто его не видел. Марта бесшумно открыла ему дверь и с теми же предосторожностями закрыла ее за ним. Как там Марсал, спросила она. Все в порядке, не волнуйся, он у тебя молодчина, это я тебе говорю. Что там внизу. Дай-ка я сперва присяду, а то меня будто цепами молотили, такие передряги мне уже не по годам. Что там внизу, повторила свой вопрос Марта, когда они сели. Там внизу – шесть трупов, трое мужчин и три женщины. Меня это не удивляет, я так и предполагала, что там нашли человеческие останки, как часто бывает на раскопках, только не пойму, к чему все эти тайны, предосторожности, секретность, усиленный режим, кости не убегают, и не думаю, что кто-нибудь покусился бы на них, овчинка выделки не стоит. Пошла бы со мной – поняла бы, впрочем, и сейчас еще не поздно. Да перестаньте, выбросьте это из головы. Легко сказать – после всего, что я там видел. Что же такое вы там увидели, кто эти люди. Это мы, сказал Сиприано Алгор. Что вы хотите этим сказать. Что это мы – я, ты, Марсал, весь этот Центр и, может быть, весь мир. Объясните, ради бога, о чем вы. Хорошо, слушай внимательно. Рассказ занял полчаса. Марта слушала, ни разу не перебив. И, дослушав, сказала: Вы правы, это мы. До прихода Марсала они больше не говорили. Когда же он появился, Марта крепко обняла его и спросила: Что будем делать, но Марсал не успел ответить. Твердым голосом сказал Сиприано Алгор: Вам решать, как жить дальше, а я ухожу.

Вещи ваши здесь, сказала Марта, и их мало, все уместятся в маленький чемоданчик, вы словно знали, что пробудете здесь три недели. Настает в жизни такое время, когда рад, что и ноги-то еще таскаешь, не то что вещи, ответил Сиприано Алгор. Сказано красиво, спору нет, но хотелось бы знать, чем жить станете. Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут. И это хорошо сказано, и не потому ли они, лилии эти, так и не смогли стать ничем иным. Ты исполнена гадкого скептицизма, мерзостного цинизма. Отец, ради бога, я серьезно. Ну, прости. Я понимаю, что для вас это было потрясением, как и для меня, хоть я и не видела это все своими глазами, и понимаю еще, что эти мужчины и эти женщины суть нечто гораздо большее, чем просто покойники. Не продолжай, именно потому, что они – не просто покойники, я и не хочу больше жить здесь. А мы, а я, спросила Марта. Вам своей жизнью распоряжаться, я своей уже распорядился и не желаю остаток дней провести на каменной скамье, вперив взгляд в стену. А жить-то чем. Мне же заплатили за кукол, на месяц-два хватит, а дальше видно будет. Я не про деньги спрашиваю, так ли, сяк ли будет у вас и что покушать, и во что одеться, я хочу знать, как будете жить один. У меня есть Найдён, а вы будете меня навещать время от времени. Отец. Что. А Изаура. А при чем тут Изаура. Вы мне сказали, что ваши с ней отношения изменились, не объяснили ни в чем именно, ни почему, но сказали. И сказал правду. Если так, то. Что. Если так, вы могли бы жить вместе, хотела я сказать. Сиприано Алгор не ответил. Подхватил чемодан со словами: Ну, я пошел. Дочь обняла его: В первые же выходные приедем к вам, а вы, как доберетесь, позвоните, расскажите, как вам дома и как там Найдён, про него не забудьте. Уже шагнув за порог, Сиприано Алгор сказал: Марсала поцелуй. Да я уже поцеловала, а вы-то с ним простились. Простился, но ты еще раз поцелуй. Дойдя до конца коридора, он обернулся. Дочка стояла в глубине, в дверях, одной рукой махала ему вслед, другой зажимала себе рот, чтобы не прорвались рыдания. До скорого, сказал он, но она не услышала. Лифт доставил его на подземную стоянку, и теперь надо было вспомнить, куда он поставил пикап, и заведется ли тот после трехнедельного бездействия, не исключено, что аккумулятор сел. Этого только не хватало, подумал он с тревогой. Но нет, страхи оказались напрасны, пикап выполнил свою обязанность. Пусть не с первого оборота и не со второго, но на третьем издал урчание, сделавшее бы честь и другому мотору, помощнее. Спустя несколько минут Сиприано Алгор был уже на проспекте, и, хотя дорога не стелилась под колеса скатертью, могло быть гораздо хуже, а так он, хоть и медленно, все же плыл в потоке машин. Он не удивлялся такой плотности, автомобили без ума от воскресений, а хозяину почти невозможно противиться так называемому психологическому давлению, достаточно сесть за руль, и можно не говорить. Но вот город наконец остался позади, пролетели за окном окраины, скоро появятся трущобы, за три недели они, наверно, придвинулись к шоссе вплотную, ах, нет, еще метров тридцать, и вот уже Индустриальный Пояс, там все замерло сегодня, кроме нескольких фабрик, которые, кажется, возвели непрестанную работу в ранг религии, а вот и печальный Зеленый Пояс и его буровато-пепельные, белесые теплицы, оттого, наверно, и клубника в них вызревает такая бесцветно-бледная, еще немного – и она станет снаружи такая же белая, как внутри, и вкус обретет такой, что кусать не захочется, вернее, никакого не будет. Теперь свернем налево, и там, вдалеке, где виднеются эти деревья, да, те самые, что будто собраны в букет, имеется площадка для только еще предстоящих археологических раскопок, я знаю это из достоверного источника, и не каждый день выпадает счастье получать такого рода информацию непосредственно из уст производителя ее. Сиприано Алгор уже спросил себя, как это он сумел прожить три недели взаперти, не видя солнца и звезд, если не считать того, что, вывихивая шею, можно было рассмотреть из неоткрывающихся окон тридцать четвертого этажа, если есть эта река, пусть вонючая и мелководная, и этот мост, пусть допотопный и неуклюжий, и развалины, которые прежде были домами, где жили люди, и деревня, где он родился, рос и работал, деревня с шоссе посередине и с площадью, отнесенной – или оттесненной – в сторону, если есть эти двое, мужчина и женщина, и они идут вон там, это родители Марсала, мы-то с вами на протяжении всей истории так и не увидели их, и на первый взгляд не сказать, что они так зловредны, как про них говорят и чему сами они успели дать немало доказательств, и тем опасна обманчивость внешности, что на деле все оказывается еще хуже. Сиприано Алгор высунул руку из окна и помахал им как закадычным друзьям, но лучше бы он этого не делал, теперь они, вероятней всего, подумают, будто он помахал в насмешку, а ведь это не так, намерение было совсем иное, да и просто – был Сиприано Алгор в добром расположении духа, через три минуты предстояло увидеть Изауру и подхватить на руки Найдёна, если, конечно, не выйдет ровно наоборот, то есть Изауру он заключит в объятия, а Найдён будет прыгать рядом, ожидая, когда придет его черед. Площадь осталась позади, и внезапно, без предупреждения сжалось сердце у Сиприано Алгора, он знает жизнь, они оба знают, что никакая сегодняшняя сласть не способна унять завтрашнюю горесть и что водой из этого ручья не утолить жажду в той пустыне: Работы нет, работы у меня нет, пробормотал он, и эти слова должны были бы послужить ответом на вопрос Марты: Чем вы жить станете. На той же самой дороге, на том же самом месте ее, что и в тот день, когда он вез из Центра известие, что посуду больше у него покупать не будут, Сиприано Алгор сбросил скорость. Он не хотел приезжать, он хотел уже приехать, а между одним и другим поместился перекресток, за которым стоит дом Изауры Мадруги, да вот он виднеется, и пикап вдруг рвется с места, вдруг тормозит резко, вдруг выскакивает из него Сиприано Алгор, вдруг взлетает по ступенькам, вдруг звонит в дверь. Раз, другой, третий. Никто не вышел открыть, ничье присутствие не обнаружилось внутри, не появилась на пороге Изаура, не залаял Найдён, отодвинувшаяся было на завтра пустыня охватила сегодня. А ведь оба должны быть дома, подумал гончар, нынче воскресенье, на работу не ходят. В растерянности и расстройстве он вернулся к машине, сложил руки на руле, по-хорошему бы надо пойти расспросить соседей, но он никогда не любил распространяться о своей жизни, и ведь в самом деле, мы, расспрашивая о ком-нибудь, говорим про себя гораздо больше, чем самим кажется, и нам важно лишь, чтобы люди, которых мы расспрашиваем, оказались недостаточно чутки и не распознали, что таится за такими вот вполне невинными на вид словами: Вы, часом, не видали Изауру Мадругу. Спустя две минуты Сиприано Алгор признал по зрелом размышлении, что это одинаково подозрительно – сидишь ли ты в машине перед домом или же с деланой – и плохо сделанной – непринужденностью спрашиваешь первого попавшегося соседа, не видал ли тот Изауру, не выходила ли она из дому. Схожу поищу их, подумал Сиприано Алгор, может быть, встречу. Сходил и поискал – и впустую, Изаура с Найдёном, казалось, исчезли с лица земли. Гончар решил ехать домой и повторить попытку ближе к вечеру: Ушли куда-то. Мотор пикапа завел ликующую песнь возвращения в родные пенаты, водитель уже увидел самые верхние ветви шелковицы, как внезапно, черной, извините, молнии подобный, выскочил откуда-то Найдён, как безумный, понесся с лаем вниз по склону, и сердце Сиприано Алгора заколотилось так, что он чуть не лишился чувств, и собака тут была ни при чем, как бы он ни любил ее, а все же этой любви недостаточно было бы, а просто он подумал, что Найдён – не один, а если это так, то следом может появиться лишь один человек на всем белом свете. Он открыл дверцу, пес с прыжка бросился к нему на руки, да, все-таки он оказался первым и принялся лизать лицо хозяина, не давая взглянуть на дорогу, наверху которой появляется сейчас потерявшая дар речи Изаура, а теперь все замирает, пожалуйста, никому не двигаться и ни слова не произносить и не вмешиваться, сцена и так вышла на редкость волнующая – пикап ползет по склону, женщина делает два шага и вдруг чувствует, что больше идти не в силах, смотрите, как она прижимает руки к груди, а Сиприано Алгор выходит из кабины, как входят в сновидение, и Найдён идет следом и путается в ногах, однако ничего дурного не случится, только еще не хватало, чтобы шлепнулся наземь один из главных персонажей в самый кульминационный момент действа, перед поцелуем и объятием, объятиями и поцелуями, и сколько же раз надобно вам напоминать, что та самая любовь, которая пожирает, умоляет, чтобы ее пожрали, всегда так было, всегда, однако бывают случаи, когда нам это особенно бросается в глаза. И между одним поцелуем и другим спросил Сиприано Алгор: Как ты тут, и мы не знаем, что имеется в виду – поживаешь или оказалась, но Изаура отвечает не сразу, надо еще дать и получить сколько-то поцелуев, столь же безотлагательных, как самый первый, и вот наконец ей хватило дыхания произнести: Найдён сбежал в тот самый день, как ты уехал, прогрыз дырку в заборе и выбрался наружу, никак не получалось вернуть его, он решил ждать тебя невесть сколько, и единственное средство было – не трогать его, приносить ему еду и воду, общаться с ним, хотя, кажется, он в этом не нуждался. Сиприано Алгор, ища по карманам ключи, думает и представляет себе вот что: Мы войдем вместе, мы войдем вдвоем, и наконец-то взял ее за руку, увидев, что дверь открыта, как и должно быть, когда кто-то приходит издалека, и не надо спрашивать почему, а Изаура сказала спокойно: Марта оставила мне ключи, чтобы я время от времени прибирала в доме, вытирала пыль, так что я, после происшествия с Найдёном, приходила сюда по утрам, прежде чем пойти на работу в лавку, и под вечер, по окончании работы. Казалось, она хотела еще что-то прибавить, но губы плотно сомкнулись, словно не выпуская слова, затворяя им путь: Не выйдете отсюда, говорили они, однако те собрались – воедино и с силами, – и стыдливость только и смогла, что заставить женщину опустить голову и понизить голос до шепота: Однажды ночью я спала на твоей кровати. Объяснимся без недомолвок – человек, который занимается гончарным ремеслом, стало быть, работает руками, а не головой, от изысканности интеллектуальной деятельности, как и художественного творчества, далек, если только по работе не требуются они от него, причем возраста он более чем зрелого и рос в те времена, когда не принято было говорить открыто ни о чувствах, ни о телесном томлении, и нечасто в социальной своей и культурной среде мог шагнуть в сферу чувств и умственности и так вот, вдруг, услышав из уст женщины, с которой никогда еще не был близок, что она спала на его кровати, как бы решительно ни влекся он к дому, где произошел такой вот двусмысленный случай, поневоле придержит шаг и взглянет в ошеломлении на дерзкое существо, ибо мужчины, признаемся в этом в очередной раз, так и не научатся понимать женщин, и слава богу, что хоть этот, сам не зная как, сумел выудить из пучины своего смятения точные, нужные, подходящие к случаю слова: Спать на другой ты больше не будешь никогда. В самом деле, фраза была верная, такая, как надо, и пропал бы всякий эффект, скажи он, к примеру, словно ставя подпись на брачном договоре: Что ж, раз ты спала в моей кровати, я буду спать в твоей. Изаура Мадруга снова обняла Сиприано Алгора после того, как он произнес – и нетрудно вообразить, с каким воодушевлением – то, что произнес, однако гончара обуяло внезапное беспокойство, к которому страстные чувства, кажется, не имели отношения: Забыл чемодан в машине, только это он и сказал. Не предвидя еще последствий столь обыденного действия, в сопровождении скакавшего вокруг Найдёна, он открыл дверцу и вытащил чемодан. Первое предчувствие того, что случится, коснулось его, когда он вошел на кухню, второе – на пороге спальни, но непреложная уверенность явилась лишь после того, как Изаура, напрягая голос, чтобы не дрожал, спросила: Ты насовсем. Чемодан на полу ждал, когда его откроют, но это дело, пусть и необходимое, не к спеху. Сиприано Алгор закрыл дверь. Бывают в жизни такие минуты, когда, чтобы небеса открылись, надобно закрыть дверь. Полчаса спустя, уже умиротворенно, как берег, откуда отхлынула отливная волна, Сиприано Алгор рассказал обо всем, что происходило в Центре, о том, как обнаружил пещеру, и об усилении режима секретности и наблюдения, и как спустился к месту раскопок, о царившей там черной тьме, о своем страхе, о мертвецах, привязанных к каменной скамье, о пепле кострища. Сначала, увидев, как пикап едет вверх по склону, Изаура подумала, что Сиприано вернулся домой, не в силах больше жить врозь и в разлуке, и мысль эта, как нетрудно представить, тешила ее любящее и страдающее сердце, но теперь ей, умостившейся на его плече, чувствующей, как его рука обвивает ее талию, обе причины кажутся одинаково верными, а кроме того, давши себе труд заметить, что есть по крайней мере одна грань, в которой обе причины соприкасаются и проникают друг в друга, мы поймем, отчего автоматически теряет право на существование любой мало-мальски основательный резон утверждать, что причины эти противоречат одна другой. Изаура Мадруга не слишком сведуща в старинных историях и мифологических вымыслах, однако для постижения сути дела нужны лишь четыре простые слова. И хотя нам они уже известны, нелишне будет написать их еще раз: Ты и я стали мы.