Читать книгу "Никто об этом не узнает - Рита Навьер"

Взгляды свои он перенял от собственного отца, тот тоже рвался к вершинам чиновничьей лестницы. Однако в отличие от него заметно расширил потребности. Отцу вот, например, все эти блага и роскошества казались ненужной блажью. Аскетичный в быту, он, коммунист до мозга костей, таковым и остался даже после того, как рухнула советская система. Дмитрий Николаевич же с самой юности ценил, помимо положения, материальные прелести, которые делают жизнь намного комфортнее и приятнее. Отец бы этого не одобрил, но его уже давно нет в живых.

Личные привязанности для него попросту не существовали. Это даже не было осознанным выбором, так уж само получилось. Ни к родителям своим, требовательным ретроградам, ни к жене, недалекой эгоистке, ни к тестю, ни тем более к пасынку теплых чувств он не испытывал. Случались любовные связи, но все это было лишь на уровне физиологии, сердца никакие длинноногие красотки не затрагивали.

Пожалуй, из всего окружения исключением стал Артем. Но и его Дмитрий Николаевич полюбил не сразу, а как-то постепенно, когда вечно орущий, капризный ребенок превратился в приятного, послушного мальчика, который, к счастью, и умом, и характером, и внешностью пошел в него, в отца. Любовь эта была не горячая, слепая и бездумная, а осознанная и зрелая. Дмитрий Николаевич безмерно гордился сыном, одобрял его взгляды, хвалился его успехами. А всякие нежности — это же ерунда полная. Нет их, и пусть. Кому нужны эти бессмысленные сюсюканья?

О том, что у него где-то там есть дочь, он вообще-то знал, но забыл. Как и ту колхозную интрижку. За столько лет — немудрено. Поэтому даже сам сначала не поверил, когда прочел изобличающую статью. Искренне уверял Руслана Глушко, своего политтехнолога, что это очередная провокационная утка. Но потом пошли подробности, очень знакомые подробности. И в памяти ожили кадры один за другим: жаркая ранняя осень, бескрайнее картофельное поле, ведра, мешки, бивуак под брезентовым навесом, вечерние посиделки у костра под гитару, та девчонка в светлом сарафане и с косичками до пояса. Такая застенчивая, такая неопытная!.. Впрочем, он и сам тогда от нее недалеко ушел в этом вопросе.

Позже, зимой, она выглядела уже иначе: осунувшаяся, бледная, с темными кругами под глазами. Зачем-то притащилась к нему в институт. Дмитрий Николаевич тогда искренне недоумевал: что ей надо? Ничего он ей не обещал, уж тем более жениться. Ну залетела, бывает. Но такие проблемы решаются сейчас легко и просто. Она выслушала его доводы, кивнула и ушла. И больше его не беспокоила, если не считать одного-единственного письма. В нем она сообщила, что у него теперь есть дочь. То письмо он, конечно же, выбросил, а затем и вся эта история стерлась из памяти. И не думал Дмитрий Николаевич никогда, что эта ошибка юности вдруг ворвется в его налаженную и спокойную жизнь и перевернет все вверх дном.

И дело даже не в том, что он взял дочь к себе, — сделал ведь это он вынужденно, а в том, что неожиданно для себя самого она вдруг вызвала в нем непривычное, даже странное чувство, В первую же их встречу стоило ему взглянуть в ее беззащитные глазенки, как раздражение, копившееся все эти дни, пока его склоняли в прессе, куда-то делось. Впервые он испытал растерянность и смятение, впервые в груди что-то екнуло, когда она вдруг прильнула к нему и прошептала: «Папа».

«Это от неожиданности», — говорил себе, терзаясь той ночью бессонницей.

Но это никуда не ушло, напротив, только крепло, хоть он и испытывал неловкость, оставаясь с ней наедине. Всякий раз, глядя на нее, он ощущал, как в груди разливалось незнакомое тепло и, пожалуй, нежность, еще более незнакомая.

Может, в нем вдруг проснулись истинные отцовские чувства, а может, он невольно откликнулся на ее сердечное отношение. Ведь никто из домочадцев, да и вообще никто, не относился к нему так, как она, — с безоглядной душевностью, невзирая ни на что. Никто к нему так не тянулся, не ждал, глаза ни у кого так не светились, когда он приходил домой. Все всегда от него чего-то ждали и требовали. Подарки принимались как должное. Дежурное «спасибо» — и все. Впрочем, он и сам не ждал ничего другого. Но вот она, получая любой, самый незначительный знак внимания, самый простенький сувенир, изливала на него такой поток искренней радости, что это и смущало, и одновременно будило желание радовать девочку еще больше.

Когда ему сообщила, что Алена разболелась, он места себе не находил, домой торопился. Но рядом с ней опять не знал, что сказать. Сердце сжималось от жалости — такой она казалась бледной и измученной, а выразить все это не получалось. Не умел. И оттого что не мог выплеснуть то, что переполняло душу, привязывался к ней еще сильнее.

Буквально недавно все его мысли занимали колебания рейтинга, позиции, прогнозы. А вот заболела она — и все эти циферки отодвинулись на второй план. И эта агитационная поездка так некстати выпала. Даже пытался отвертеться, отложить, но Глушко взвился: «Нельзя!!!»

Домой рвался как никогда, а ведь разъезжал часто и подолгу. И не зря, как оказалось, так торопился вернуться. Узнав, что его дочь провела целых два дня один на один с этим чудовищем, он чуть сам не заболел. «Как могла эта дура Жанна, — негодовал он, — оставить ребенка одного с ним, с этим выродком?!» Вот уж кого он ненавидел всем сердцем.

Каким был Максим совсем в детстве, он уже не помнил, но лет с восьми дурной нрав так и пер из него. Сколько раз этот мелкий паршивец позорил его перед гостями, когда вываливал, как и о ком отзывался за глаза отчим. Этот паршивец вообще всегда любил эпатировать публику. Сначала по просьбе матери сыграет на рояле какую-нибудь увертюру, да так, что все прослезятся и умилятся, а потом ошарашит: сбацает что-нибудь эдакое, намеренно грубое и оскорбительное. У всех шок, а ему весело. С возрастом пацан делался только хуже и выходки его становились все циничнее. Дмитрий Николаевич даже срывался несколько раз — бил его. Хотя в принципе не в его это характере — руки распускать. И ведь даже тогда этот гаденыш умудрялся вывести еще больше. Хоть бы раз пикнул, охнул или поморщился. Только смотрел на него, даже крепко побитый, и ухмылялся, будто именно этого и добивался. И матери никогда не жаловался. Говорил, что упал, или еще какую отговорку придумывал. Но при этом взирал на отчима торжествующе, будто, покрывая его, унижал. Собственно, именно так себя Дмитрий Николаевич и чувствовал.

Теперь же он стал совершенно неуправляемым. Девки еще пошли. Этот мерзавец не стыдился приводить их в дом, оставлять на ночь. На все слова о недопустимости подобного он либо никак не реагировал, либо глумился в ответ. И вот с таким эта дура Жанна оставила его дочь?!

Это счастье, это чудо, что он не успел ее обидеть. Однако, когда Алена сообщила, что они «хорошо поладили», Дмитрию Николаевичу лишь на долю секунды стало легче, затем же его пронзила леденящая душу догадка. Точнее, предположение. Совратить его дочь — что может быть хуже? Что может быть больнее для него? И подонок наверняка это понял.

Впрочем, очевидных признаков чего-нибудь подобного он не наблюдал, хотя тщательно присматривался. Алена в последнее время постоянно грустила, этот грубил. Но друг с другом они не общались. Однако Дмитрия Николаевича не проведешь. Он чувствовал, нутром чувствовал, что между ними что-то есть, что-то происходит. И это сводило его с ума.