Читать книгу "Тени леса - Виктория Войцек"

— Ах, да.

Вновь вспыхивает костер. Раздается приятный уху треск, и я, кажется, начинаю успокаиваться. От стоящего рядом Торре пахнет дымом, лесом и еще немного — той настойкой, которую мы стащили с одного из столов в таверне. Видать, все то время, что остальные дремали, Дио опустошал глиняный горшок с длинным горлом. Так и уснул. Это-то могло и на реакции сказаться, ага.

— Саахит, не ожидала тебя найти. — Синтариль, как и наш славный Лиат, предпочитает делать вид, что меня не существует. Она поднимается, отряхивает колени и бросает почти ласковый взгляд на Антахара. — Спешу огорчить: ты опоздал.

Она водит пальцами по своим обезображенным шрамами рукам. По коже бегают мурашки, и, чтобы не замерзнуть, Синтриль кутается в меховую накидку.

— Хранитель Книги, поднимись.

Она командует Гарольдом так, как не могу себе позволить даже я. И он слушается. Да кто она, мать ее дери, такая? И почему…

— Так вот откуда ты, сур, знаешь про отца!

Хранитель Книги. Тот, кто видел это дерьмо своими глазами и даже записывал туда что-то или кого-то. Возможно, именно он был тем, кто изменил мое имя. Возможно, он знает, что стало с Миру. Но это неважно. Мне нет дела до такой правды. Она утратила свою ценность. Как и все, на что Наложило свой отпечаток время.

Куда больше мне хочется плюнуть Лиату на накидку.

— Покажи мне товар. — Синтариль поправляет венец на своей голове и приглаживает ладонями тугие косы.

Она явно не отсюда. Сагварские женщины тихие; они носят платья и уж точно не сражаются. Да в некоторых лавках им даже не позволяют покупать вещи! Как унизительно было просить Зенки взять мне пару бутылок самогона на кореньях. Я всегда предпочитаю иметь при себе хотя бы одну. Невозможно предугадать, когда и зачем она понадобится.

Синтариль наверняка родом из столицы. Она богато одета и имеет при себе не один топор. Она даже щит не пожалела, точно дома с десяток таких лежит, ага. Какая бездарная трата вещей. Впрочем, если она при деньгах, то потеря не такая уж большая.

Тем временем Гарольд ведет рыжую девочку, крепко за плечи держит, чтоб не вырывалась. А она и не сопротивляется, только оглядывается иногда на Зенки да головой мотает. Становится дурно. Кружится голова, к горлу ком подкатывает. Ощущение, будто похлебка несвежей была. Будто вот-вот вывернет. Приходится прижать ладонь ко рту.

— Так ты ее не для нас брал, — рычу и кусаю губы. Не понимаю, что внутри творится, но отчего-то именно сейчас так сильно хочется врезать саахиту. — Продать собирался? Чтобы какому-то богатею жизнь продлить?

Тонкие белые брови Синтариль вздрагивают, губы сжимаются в линию. Она бросает на меня взгляд, а затем поворачивается к Сатори и тянет к ней руки. Это выглядит так покровительственно, так по-матерински, что меня снова тошнит.

— Некому больше жизнь продлевать. — Она вздыхает и касается щеки рыжей девочки. Та хочет сжаться в комок — она всегда хочет, — да не может.

— Что это значит?..

Спрашивая, Антахар встает. Он все еще прижимает тряпку к разбитому носу и все еще плохо держится на ногах.

— Нет больше тоу’руна, отца твоего, — ровно отвечает Синтриль, и два пальца ложатся на шею Сатори — туда, где можно почувствовать биение сердца.

Глупость какая-то. Ежели уж Самриэль — наследник правителя, зачем ему грабить бедных путешественников? И зачем вступать в гильдию наемников? У него есть деньги! Есть власть! Этого ли не достаточно?

— Когда это случилось? — голос Антахара надламывается. Он смотрит вперед — на Синтариль, да будто не видит ее.

— Не так давно. Селлас и Тадас решили избавиться от него.

— Братья?

Он готов вновь опуститься на землю, но опирается о широкий ствол дерева и просто наклоняется вперед. Антахар еще совсем молод — ему, может, столько же Половин, сколько и мне. Это особенно заметно сейчас — когда испуганное лицо освещает яркое пламя. Самриэль тяжело дышит. Видать, когда дом покидал, надеялся, что ничего не изменится. А теперь винит себя за то, что не сделал и не сказал. Уж сколько подобных историй слышала — все диву даюсь, насколько глупыми могут быть люди. Ведь, если они чего-то не видят, вовсе не значит, что этого не происходит.

— Тебя не было дома несколько Эс’алавар, Лаурэль, — холодно бросает Синтариль. — Но отец все равно надеялся, что ты одумаешься и вернешься.

— Синтариль… ва, — срывается с его губ.

Ва. Я не могу сдержать улыбку. Короткая приставка на языке народа моего отца переводится как «сестрица». Я так и не смогла приучить Миру произносить ее, хотя и пыталась. Новый сожитель матери старался искоренить все галлерийские слова, которые она употребляла. Мерзкий урод.

— Порченый товар, саахит. — Синтариль берет Сатори за подбородок и поднимает ее голову, точно выбирает ездовое животное. — За нее я не дала бы ни тэнги. На мешок промокшего зерна не обменяла бы.

— Откуда взялись такие мысли?

— Так ей же тридцать с небольшим Половин. — Она медленно проводит языком по губам и опускает белые, точно усыпанные снегом ресницы. — И она все еще жива. Как зовут тебя, дитя?

Рыжая девочка молчит. Видимо, дерзить может только мне. И то не всегда.

— Сатори, — отвечает за нее Зенки и встает по правую руку от меня.

— Разговаривать она, стало быть, не может, — тихо произносит Синтариль.

Она будто бы с пустотой общается. Слова не обращены ни к кому из нас.

— М… могу! — Как только рыжая девочка подает голос, тут же краснеет, а глаза серые слезами наполняются.

Бледная ладонь галлерийки касается ее груди, затем опускается ниже — на ребра. Судя по изменившемуся выражению лица Сатори, ей больно. Пальцы нажимают так, будто пытаются проникнуть сквозь платье, под кожу. Но рыжая девочка не кричит. Просто дрожит чуть сильнее.

— Родители не берегли совсем? — Синтариль ощупывает предплечья, локти, запястья — на них она задерживается чуть дольше.

— Как же нет? — почти неслышно говорит Сатори. — Маменька и папенька любили меня.

— Тогда что же? — На лице не отражается ни единой эмоции. — Случайно так вышло?

Сатори мотает головой. Я и не понимаю, о чем речь. Только обстановка становится все более напряженной.

— Неужто сама? — Синтариль отводит взгляд. — Глупая девочка. Подумать только: ломать себя, чтоб только кто другой, чужой, не добрался и больно не сделал. Тебя всю жизнь готовили к этому, а как пришло время, стало страшно?

— Страшно было с самого начала. Да кто ж не испугается, когда узнает, что умереть должен? Когда с самого детства твердят, что ты важен, ты нужен. Меня точно скот откармливали, чтобы потом забить в праздник. — Сатори хватается за зеленую юбку. — И никто никогда не спросит, что я чувствую. Я же… особенная. Это… должно радовать, так ведь?