Читать книгу "Анатомия скандала - Сара Воэн"

– Но извинений она не дождалась?

– Нет. Уайтхаус пришел в ярость из-за того, что история попала в газеты, усмотрев в этом некую женскую месть. Он перестал отвечать на ее звонки и замечать ее при встречах. И до Оливии наконец дошло, что он не собирается извиняться. Он вообще не считал, что сделал что-то плохое. Ей понадобилось время осознать, что произошло, и принять тот факт, что вопрос сам собой не рассосется. И тогда она обратилась в полицию.

Анджела собиралась разделаться с Китти Леджер быстро и жестко, еще безапелляционнее, чем с Оливией. Допрос напоминал разминку бойцов-тяжеловесов, когда один молотит другого отнюдь не скользящими ударами. Даже осанка адвокатессы изменилась: плечи стали тверже, грудь слегка выгнута вперед. «А ну, кто кого? – говорила эта поза. – Нам с тобой не занимать уверенности в себе. Ни ты, ни я не станем мириться с недооценкой, давай-ка сразимся за свое понимание истины».

В изложении Анджелы Китти Леджер получалась расчетливой ханжой, не одобрявшей романа Оливии с женатым мужчиной и решившей его наказать. Добропорядочной подругой, затаившей злобу на помощника министра – «рокового красавца», по словам самой Леджер, – который ее в упор не замечал, да и с какой бы стати? Именно эта молодая женщина заговорила об изнасиловании, впервые произнеся это отвратительное слово, она попыталась очернить политика в газетах («Злоупотребил доверием – читай, изнасиловал!») и не отставала от своей расстроенной подруги, пока через две недели та не дрогнула под ее давлением и не пошла в полицию.

Судья перебил Анджелу, указав, что она должна задавать вопросы, а не давать комментарии, и дал Китти возможность ответить на каждый выпад. Обвинения адвокатши, сгустившись подобно туче, угрожали бросить тень на показания Китти: вокруг нее словно расплылась грязная лужа. Анджела выиграла несколько очков: да, Китти Леджер не одобряла интрижку Оливии и не была высокого мнения о Джеймсе Уайтхаусе (правда, реплика свидетельницы «Я считала его прохвостом!» вызвала улыбку у некоторых присяжных), а также намекнула, что интерес Китти отдает сексуальной озабоченностью («Почему вы сразу стали убеждать мисс Литтон в самом худшем? Зачем вы полезли в чужие отношения?»).

Однако, как мне кажется, ей не удалось дискредитировать свидетельницу. Я смотрю на присяжных, проверяя их реакцию. Тот, которого я считаю председателем жюри, нахмурился при этих словах Анджелы, а Оранжевая Физиономия округлила глаза, будто говоря: «Да хватит нам тут плести…» Помогла и непробиваемость Китти. Никто не любит нападок, и хотя Китти вряд ли можно назвать слабой – слишком высокий пост, слишком хорошее образование, слишком, черт побери, избранный круг общения, – было нечто трогательное в том, как она отбивалась от моей ученой коллеги, грузной великанши в широкой черной мантии.

– Нет, – отрезала Китти в кульминационный момент допроса. – Я посоветовала Оливии обратиться в полицию, потому что Уайтхаус ее изнасиловал! – И ее голос, голос молодой женщины, пусть и не знавшей в жизни настоящих бед, но которая никогда не примет чужую точку зрения, если она ее не устраивает, которую не принудить страхом согласиться с тем, во что она не верит, – прозвучал громко, чисто и искренне.

Парень из Эссекса усмехнулся. В его усмешке почувствовалась угроза, и смотрел он на скамью подсудимых, где сидел Джеймс Уайтхаус, а не на место свидетельницы, которая помогла его туда отправить. Анджела с размаху уселась на свое место, шурша мантией, – воплощенная уверенность в своей правоте, но настроение у нее подпорчено: рот сжат в тонкую плотную линию. Анджела понимает, что могла и получше постараться для своего клиента, что не обработала свидетельницу как следует на благо подсудимого, а уверенное заявление Китти, что «он ее изнасиловал», прозвеневшее в зале, запомнилось присяжным и сыграет свою роль во время обсуждения вердикта. Я немного приободрилась и почувствовала робкую надежду.

День продолжал тянуться. Короткий рабочий день для судьи – это одно досудебное рассмотрение и пара вердиктов.

– Если нет возражений, на сегодня закончим и приступим завтра с утра свежими и бодрыми, – объявляет судья присяжным, и они сияют, как дети при известии об отмене уроков.

Разбирательство по делу Уайтхауса начинает на них сказываться: обязанность сосредоточенно слушать показания свидетелей оказалась утомительной. История распутывается, разные версии ложатся, как кусочки шерсти и шелка для вышивания, но из пестрых нитей разнородной текстуры никогда не соткать убедительного целого. Но вначале присяжным предстоит заслушать отчет о допросе Джеймса Уайтхауса в полиции, то есть все сказанное им с того момента, как в Вестминстере к нему подошли двое полицейских и предупредили об ответственности за дачу ложных показаний.

На кафедру свидетеля поднимается детектив сержант Клайв Уиллис, дежуривший в тот день. Он держится прямо и говорит громко и четко: это самое резонансное задержание в его карьере. Стенограмму допроса должен был зачитывать мой помощник Том, но его неожиданно вызвали на другой процесс, поэтому за детектива и подсудимого будем читать мы с сержантом Уиллисом. Слегка подкорректированный текст допроса я произношу отрывисто, с нейтральной интонацией, в моем обычном – страница в минуту – темпе.

Сержант Уиллис весьма приятный человек, но, давая показания, он говорит как детектив – бесстрастно, с каменным лицом, будто считает недопустимым не то что сказать, а даже подумать о чем-то интересном. Вопросы, которые он задавал известному политику в связи с обвинением в серьезном уголовном преступлении, кажутся в его прочтении не любопытнее прогноза погоды или списка покупок. Но даже его сухие слова несут в себе драму: кожа у меня под волосами натягивается, когда сержант повторяет, как предупредил Уайтхауса об ответственности за дачу ложных показаний. Эти слова присяжные сразу узнают, если хоть раз смотрели детективный сериал.

– Вы не обязаны ничего говорить, но вашей защите может повредить, если, отвечая на вопрос сейчас, вы чего-то не упомянете, но позже захотите сослаться на это в суде, – нараспев читает сержант Уиллис, и его голос крепнет от сознания торжественности момента. – Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.

Я выжидаю пару секунд, чтобы присяжные прочувствовали важность сказанного, и смотрю, как проясняются их лица – как же, как же, слышали. Знакомая формулировка произвела впечатление и на зал.

– Где вы арестовали подсудимого? – спрашиваю я.

Детектив сержант Уиллис выпячивает грудь, припомнив серьезность момента и как предъявленное обвинение не сочеталось с обстановкой, и отвечает:

– У самого парламента.

Читать полицейский отчет мы закончили уже к ланчу, но я была совершенно без сил. Возможно, сказалось получасовое чтение вслух или стремление не выдать ощущение бессилия, пока я озвучивала вкрадчивую, приглаженную, авторитетную версию событий, изложенную Джеймсом Уайтхаусом. Рот будто наполнился ватой, когда я проговаривала его ответы, копируя модуляции и отмечая беглость и непринужденность, с которой он сплел свой рассказ. Он объяснился с такой легкостью, что ему вполне можно было поверить.