Читать книгу "После Путина - Константин Долгов"

Ещё более свежий пример — Барак Обама. В первый срок надежды на него возлагались огромные, ведь недаром ему даже дали (превентивно) Нобелевскую премию мира. Первый срок у Обамы был сложный — тут и Афганистан, и Ирак, и Ливия, и тяжёлое внедрение медицинской реформы. При всём этом Обама подходит к перевыборам с очень высокой поддержкой. А на втором сроке буквально сразу начинает её терять. Самой яркой чертой Обамы во второй срок становится нерешительность (в последние годы он утрачивал по 2 % поддержки в месяц, а к концу срока многие называли его худшим президентом в истории страны). Дело не только в политических проколах и просчётах, которые допускал Обама во второй срок, а в тех авансах, которые давал ему американский народ, и в сверхожиданиях, оправдание которых было, пожалуй, невозможным. Синдром второго срока проявился в случае Обамы максимально ярко.

И не стоит думать, что этот синдром — сугубо американский феномен, исключительное свойство тамошней политической системы и зависящего от неё массового сознания. Нет, это явление вполне универсальное — как минимум для электоральных систем. Подтверждением может служить история одного из наиболее ярких французских лидеров — Шарля де Голля. Он сыграл во французской истории огромную роль. Он правильно повёл себя в катастрофической ситуации, в которую загнали Францию прежние правители во время Второй мировой войны. И когда его выбирали президентом, надежды на него возлагались огромные. И многие надежды де Голль в свой первый срок оправдал, особенно во внешней политике, когда наладил связи с СССР и немцами, параллельно продемонстрировав США и НАТО большую и убедительную фигу (Франция тогда показательно вышла из НАТО, а де Голль едва ли не в каждой международной поездке громил американскую наглую манеру ведения внешней политики). Но второй срок обернулся для де Голля крахом: ему понадобилось умереть для того, чтобы его перестали честить «авторитарным дровосеком», и вспомнили о его заслугах действительно исторических масштабов.

Обратите внимание: всё это касалось вторых сроков. А что же говорить о третьих, четвёртых, пятых? Понятное дело, что описанные тенденции от срока к сроку усиливаются, угрозы становятся острее, проблемы — глубже. Нужно быть совсем невменяемым, чтобы полагать, что Владимира Владимировича всё это не касается. Безусловно, касается — и в очень большой степени. Главная проблема второго срока и всех последующих заключается в том, что правитель уверен: достаточно быть настолько же эффективным, как и раньше, и это обеспечит неизменную поддержку граждан. Но на деле этого вовсе недостаточно. Граждане ждут, что правитель будет более эффективным, чем раньше, а сохранение того же уровня эффективности воспринимают как недобросовестность, нерадивость и нарушение обещаний (даже если никаких обещаний лидер не давал). Массы ожидают от лидера роста над самим собой — и это вынуждает указать на совершенно необходимый элемент подготовки политика к следующему (каким бы они ни был) сроку. А именно — работа над ошибками. О том, что у Путина, как и у всех, есть недостатки и он совершает ошибки, я уже упоминал, как и о том, что широкая массовая поддержка негативно влияет на способности лидера к объективному самоанализу. Настало время представить перечень важных моментов в путинской политике, которые несут потенциальную опасность ошибок или промахов. Именно над этим стоит работать Владимиру Владимировичу, чтобы избежать проблем с массовой поддержкой и народным доверием, а также чтобы не угодить в политически неоднозначные ситуации. Итак, начнём.

1. Особенности кадровой политики. Владимир Владимирович не всегда учитывает сугубо внешний аспект этой политики, а именно — восприятие массами того или иного «кадра», который, вполне возможно, обладает профессиональными качествами, но мало пригоден для ведения публичной деятельности. Приведу три примера: Чубайс, Рогозин, Песков. Каждый из них на занимаемом посту вызывает серьёзные вопросы у населения. Чубайс — тема, безусловно, отдельная: по отношению к этой фигуре я не в состоянии сдерживать эмоции, поэтому воздержусь от оценок и признаю свою предвзятость. Однако нельзя не отметить, что в информационном пространстве Чубайс в качестве главы «Роснано» появляется исключительно в негативном контексте. То он ляпнет какую-нибудь заведомую чушь из разряда того, что в неспособности «Роснано» производить товары народного потребления виноват СССР. То допустит утечку в Сеть ролика с новогоднего корпоратива своей «фирмы», где прозвучат такие суммы в качестве премий высшему менеджменту, что отзвуки до сих пор, кажется, звенят где-то в районе Красной площади. То, что Чубайс — одна из наиболее негативно воспринимаемых фигур в российском истеблишменте, само по себе не так проблематично, как то, что на этой должности абсолютное большинство граждан воспринимает его как дилетанта и халтурщика. На самого Чубайса всё это никак не влияет; а вот на того, кто его назначил, влияет, и ещё как. Рогозин в своё время, когда начинал политическую деятельность, вызывал симпатии и пользовался поддержкой немалого количества людей. Однако сегодня Рогозин — такая же проблема, что и Чубайс: реноме дилетанта и халтурщика плюс абсолютное неумение вести публичную коммуникацию. Неумение это у него было и раньше, просто если его демонстрирует депутат — это воспринимается как личная проблема, но если его демонстрирует государственный деятель — это становится проблемой государства и в частности его главы. Что касается Пескова, то пресс-секретарь столь непредставительного вида и невнятно выражающий мысли представляется выбором максимально неудачным. Такие вот «особенности» кадровой политики нуждаются в уточнении.

2. Затаившиеся «элиты». Если помните, одной из главных заслуг Путина и залогом его президентского успеха я называл победу над «элитами» — группами, претендующими на явное или скрытое управление государством в своих интересах. Однако победа не подразумевает избавления от них. Одна часть «элит» утратила свой высокий статус, другая заключила с государством нечто вроде пакта о ненападении с вассальным договором в довесок и теперь выполняет государственные поручения в обмен на возможность наращивать свои ресурсы. Но есть и те, кто в буквальном смысле затаился. Значительная их часть перебазировалась за пределы России, кое-кто остаётся внутри — и все вместе они ждут момента слабости, готовят всяческие кризисы для российской власти и провоцируют внешнее давление на неё, чтобы в сладкий миг воскликнуть: «Акела промахнулся!» Серьёзной эту опасность делает тот факт, что «затаившихся» хватает не только среди олигархов (с этими-то как раз Владимир Владимирович работает чётко, без вариантов), но и среди чиновников. В немалой степени эта проблема сочетается с предыдущей, и решение её лежит в тех же координатах.

3. Толерантность к ультраправым. Несмотря на то, что в России законодательно ограничены политические возможности национал-экстремистов и неонацистов, тем не менее определённая толерантность к этой братии наблюдается и в медиасреде (усилиями не только неполживых и совестливых журналистов, но и некоторых вполне «патриотичных» господ), и среди силовых органов. Объяснить это не сложно: с одной стороны, есть хотя и мнимая, но видимая любому плодородная почва для роста повседневного национал-шовинизма — этническая миграция, крайне неравномерная и приобретающая порой, как в Москве, раблезианские масштабы. С другой — позитивные сигналы со стороны власти в направлении правых время от времени идут, а вот в направлении единственных естественных противников всевозможной фашни (в сторону левых) практически отсутствуют. Официальные левые — КПРФ — сегодня уже гораздо больше правые, чем некоторые правые: о симпатиях к национализму проговаривается Бортко, в кандидаты в президенты выдвинут не единожды замеченный в национал-шовинизме Грудинин. А к неофициальным левым отношение куда более однозначное, чем к правым, посмотрите даже по поверхностным признакам: Удальцов (мне крайне несимпатичный, но всё-таки левый, да ещё и с советским уклоном) отсидел реальный срок, а фашистёнок Навальный — условный. Добавьте к этому пусть и не всеохватный, но отчётливый антисоветизм многих представителей власти, а также некоторые прискорбные высказывания самого Путина. Как бы Владимир Владимирович ни относился на личном уровне к Сталину, Ленину, революции, в этих вопросах лучше всё-таки полагаться на оценки историков — причём желательно не тех, кто работает в Высшей школе экономики или в Гарварде. Российское население с каждым годом всё более позитивно оценивает советский период нашей истории, а даже лёгкий антисоветизм так или иначе заводит человека в антиисторические дебри: пример путинского экскурса в проблему якобы отсутствовавшего мясного животноводства в СССР тому яркое подтверждение. Но главное, антисоветизм власти работает на руку правым и ультраправым, подкашивая и без того шаткие позиции левых. Я не предлагаю Путину «окреститься в коммуниста», нет: Владимир Владимирович свои идейные позиции сформировал давно и достаточно чётко. Но Мавзолей пора открывать; о репрессиях пора говорить на языке науки, а не покаяния; антисоветизму время уходить. В России, как ни печально это констатировать, внутренняя угроза фашизма долгое время будет актуальна. Справиться с нею без здоровой левизны в государственной идеологии и без в некотором роде соглашения с левыми, а особенно — с советскими, почти невозможно, так как капитализм не способствует. И это серьёзная проблема уже сейчас, а особого рвения к её решению не видно.