Читать книгу "Молотов. Тень вождя - Борис Соколов"

предложения и тезисы, проводил в жизнь основной курс его политики, будь то экспансия вовне или репрессии и подавление любого инакомыслия внутри страны.

Интересно, что Молотов достаточно реалистично оценивал роль репараций с Германии для Советского Союза. В беседе с Чуевым он заметил:

«После войны мы брали репарации, но это мелочь. Государство-то колоссальное у нас. Потом, эти репарации были старым оборудованием, само оборудование устарело. А другого выхода не было. Это некоторое облегчение тоже надо было использовать... Мы же потихоньку создавали ГДР, нашу же Германию. Если бы мы вытащили оттуда все, как бы на нас ее народ смотрел? Западной Германии помогали американцы, англичане и французы. А мы ведь тащили у тех немцев, которые с нами хотели работать. Это надо было очень осторожно делать. Много мы тут недоработали. Но это нам тоже помогло. Надо сказать, что немцы обновили свой фонд, перевели на новую технику, мы тогда у себя это сразу сделать не могли. Но некоторую часть оборудования отправили в Китай».

Насчет помощи англичан и французов Западной Германии в послевоенные годы Вячеслав Михайлович зря сказал. В то время Англия и Франция, серьезно пострадавшие в результате войны, едва-едва сводили концы с концами, и им было не до помощи Германии. Одна надежда была на американцев. Фактически же Молотов признал, что в результате репараций Советский Союз получил промышленное оборудование вчерашнего дня. Так что пришлось безвозмездно передавать часть его еше более отсталому Китаю, тогда как западные немцы, лишенные старого оборудования, быстро обновили свой промышленный парк. Единственное, чего не мог признать Молотов, так это то, что при социализме не создавалось стимулов для научно-технического прогресса, и поэтому в гражданских отраслях Советский Союз все более безнадежно отставал от Запада. Однако американскую помощь на восстановление советской экономики Сталин принимать не собирался, чтобы не впасть в зависимость от «империалистов». Он не хотел просить даже продовольственной помощи в голодные 1946-й и 1947 годы.

26 июня 1947 года на парижском совещании министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции Вячеслав Молотов резко осудил план помощи США европейским государствам, известный как «план Маршалла». Молотов заявил, что этот план угрожает независимости европейских государств. Впоследствии он говорил Феликсу Чуеву:

«Но если они (западные державы.— Б. С.) считают, что это была наша ошибка, что мы отказались от плана Маршалла, значит, правильно мы сделали. Вначале мы в МИД хотели предложить участвовать всем социалистическим странам, но быстро догадались, что это неправильно. Они затягивали нас в свою компанию, но подчиненную компанию, мы бы зависели от них, но ничего бы не получили толком, а зависели бы безусловно».

Молотов вспоминал, как участвовал в формировании первого просоветского правительства Венгрии, и при этом весьма нелестно отозвался о венграх:

«Мещане они глубокие, мещане. У русского же есть какое-то внутреннее чутье, ему нравится размах, уж если драться, так по-настоящему, социализм — так в мировом масштабе... Особая миссия... Все-таки решились, не боялись трудностей, открыли дорогу и другим народам... Для одних социализм — великая цель, для других — приемлемо и не слишком беспокоит».

Демократию при капитализме Молотов называл «дребеденью», а главной целью Сталина считал сокрушение империализма:

«Сталин вел дело к гибели империализма и к приближению коммунизма. Нам нужен был мир, но по американским планам двести наших городов подлежали одновременной атомной бомбардировке... Сталин рассуждал так: “Первая мировая война вырвала одну страну из капиталистического рабства. Вторая мировая война создала социалистическую систему, а третья навсегда покончит с империализмом”».

Молотов не уточнял при этом, что третья мировая война неизбежно стала бы ракетно-ядерной.

В послевоенные годы, находясь во главе МИДа, Вячеслав Михайлович пожинал плоды репутации, завоеванной им в дни войны, хотя за неуступчивость его и прозвали на Западе «мистером Нет» (Сталин, как всегда, для контраста играл роль «мистера Да»).

Американский посол в Москве Чарльз Болен, много общавшийся с Молотовым во время Второй мировой войны и в послевоенные годы, утверждал:

«Молотов был великолепным бюрократом. В том смысле, что он неутомимо преследовал свою цель, его можно назвать искусным дипломатом. Сталин делал политику, Молотов претворял ее в жизнь. Он пахал, как трактор. Я никогда не видел, чтобы Молотов предпринял какой-то тонкий маневр. Именно его упрямство позволяло ему достигать эффекта... Он выдвигал просьбы, не заботясь о том, что делается посмешищем в глазах остальных министров иностранных дел. Однажды в Париже, когда Молотов оттягивал соглашение, поскольку споткнулся на процедурных вопросах, я слышал, как он в течение четырех часов повторял одну фразу: “Советская делегация не позволит превратить конференцию в резиновый штамп”,— и отвергал все попытки Бирнса и Бевина сблизить позиции».

Писатель Виктор Ерофеев, чей отец после войны был помощником Молотова, дает такой портрет нашего героя в бытность его министром иностранных дел:

«Вячеслав Михайлович имел привычку полежать полчасика в течение дня. На круглом столе в комнате отдыха, возле кабинета, всегда стояли цветы, ваза с фруктами и грецкими орехами, которые обожал Вячеслав Михайлович. Он был вторым человеком в государстве. Его именем назывались города, машины, колхозы, его изображения висели на улицах и в музеях. В молодости он играл на скрипке в ресторанах. Он никогда не смеялся, а если улыбался, то нехотя, через силу. Молотов состоял из костюма с галстуком, землистого цвета лица, большого лба с глубокими залысинами, пенсне на крупном породистом носу, щетинистых, но старательно подстриженных усиков.

Отец не обнаружил в нем ни трибуна, ни пламенного революционера. Молотов терпеливо выслушал его положитель-

ное мнение о Коллонтай, не перебивая и не поддерживая будущего сотрудника. Коллонтай тоже не слишком жаловала Молотова, сыграв не последнюю роль в его жизни: в бытность заведующей женским отделом ЦК, который был под Молотовым, она познакомила его с будущей женой, Полиной Семеновной Жемчужиной.

В первые месяцы работы с Молотовым отец не мог отделаться от ощущения, что его вот-вот выгонят, и если еще не выгнали, то только потому, что пока не нашли замену. Молотов не стучал кулаком по столу, как Каганович, у которого помощники умирали от инфарктов, но использовал обидные прозвища, вроде “шляпа” и “тетя”. Молотов велел отцу изменить подпись так, чтобы вся фамилия была видна целиком, как у него самого. Неожиданно вернувшись раньше времени от Сталина, к которому ходил еженощно, он застал отца за шахматами со старшим помощником Подцеробом, который был кандидатом в мастера.

— Я тоже играл в прошлом в шахматы, — оглядев игроков, сказал Молотов. — Когда сидел в тюрьме, в темной камере, где читать невозможно и делать совершенно нечего... (Вероятно, бедняг при этом едва не хватил инфаркт. — Б. С.)