Читать книгу "Кропоткин - Вячеслав Маркин"

Ужели мне в расцвете лет любви сказать: «Прости навек»…

Впрочем, через несколько дней охота петь пропала.

Пока Кропоткин осваивался в камере, Кабинет министров собрался для обсуждения вопроса о революционном движении, хождении молодежи «в народ» и социалистической пропаганде. Министрам были предъявлены захваченные при аресте членов петербургского кружка записка «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?» и «Программа революционной пропаганды». Согласно показаниям того же Низовкина, оба документа были составлены князем Кропоткиным. Экспертиза почерка подтвердила показания.

4 марта 1875 года начальник Третьего отделения Потапов сделал представление Кабинету министров: «Ряд дознаний, произведенных в последние месяцы, приводит к убеждению, что революционная программа Кропоткина неуклонно применяется на деле многочисленными агитаторами, рассеивавшимися по всей империи и везде идущими одним и тем же путем. Как руководство и пособие к этой преступной деятельности создалась особая литература народных книг и брошюр, грозящая извратить здравый смысл народа и подорвать в нем преданность царю и доверие к правительству… Пропаганда ведется… повсеместно и — что особенно важно — везде по одной и той же программе. Число лиц, привлеченных к дознанию, достигает уже двух тысяч и ежедневно возрастает: из них было подвергнуто аресту более 450 человек, против которых собраны особенно важные улики; но многие ускользают от преследования вследствие неуловимости самих признаков совершенного ими преступления».

Кабинет министров, рассмотрев доклад Потапова и приложенные к нему документы, пришел к убеждению: «Подобный бред фантастического воображения не может возбудить к себе сочувствия, но для того, чтобы общественное мнение отвратилось от провозвестников такого учения, начала этого учения не должны оставаться во мраке». Поэтому было принято решение сделать процесс гласным, хотя «опубликование его материалов должно производиться с крайней осторожностью».

Суд состоялся лишь через два с половиной года. Всё это время «чайковцы» содержались в самых мрачных крепостях Петербурга. Тишина Петропавловской крепости создавала ощущение полного одиночества, и Кропоткин долго даже не догадывался, что кто-то еще может быть рядом. Лишь через год он обнаружил, что в камере слева от него сидел Анатолий Сердюков, с которым они начали перестукиваться.

История крепости, воздвигнутой императором Петром I прямо напротив царского Зимнего дворца, на другом берегу Невы, была трагической и зловещей. Узниками ее казематов были и сын Петра царевич Алексей, и легендарная княжна Тараканова, якобы утонувшая в своей камере во время наводнения, и декабристы. Совсем еще недавно в них сидели Федор Достоевский и Михаил Бакунин, Николай Чернышевский и знакомый Кропоткину по Сибири поэт Михаил Михайлов. Неподалеку, в одиночной камере Алексеевского равелина ровно 20 лет назад отбывал свое бессрочное заключение Бакунин. В марте 1854 года его перевели в одиночку Шлиссельбургской крепости, а через три года отправили в сибирскую ссылку. А вот Нечаев, осужденный три года назад на 20 лет каторги, вполне возможно еще здесь, в крепости. Однажды в одной из книг тюремной библиотеки Кропоткин обнаружил ясно очерченное сочетание букв и цифр, складывавшихся так: «Нечаев 1873». После того как был раскрыт его план побега, готовясь к которому, он распропагандировал своих охранников, условия его пребывания в камере были резко ухудшены, обрекая узника на смерть от голода и болезней. Он выдержал в крепости десять лет и умер в 1882 году в тридцатипятилетнем возрасте.

А Кропоткин рассчитывал выжить… Лишь бы дождаться суда. Сибирь-то ему не страшна. Даже неплохо было бы вернуться туда, чтобы продолжить исследования. А пока можно представить, что состоялась задуманная полярная экспедиция. По камере из угла в угол — всего десять шагов… Если повторить полтораста раз, будет верста. И он решил делать ежедневно по семи верст — тысяча и еще пятьдесят шагов в день. К этим «маршрутам» добавил гимнастику с тяжелой табуреткой. Но важнее, чем физическое состояние, была необходимость сохранить способность к мысли, к работе ума. Нельзя допустить, чтобы он бездействовал. Хотелось закончить работу о ледниках. Однако просьба выдать письменные принадлежности была отвергнута: бумагу и перья могли дать лишь по личному разрешению царя. Зато книги принесли уже через несколько часов после того, как за Кропоткиным закрылась дверь камеры. Библиотека в крепости собралась за много лет из книг, которые покупали для заключенных родственники.

Чтение — единственное возможное занятие. Прежде всего захотелось углубиться в историю, и он попросил навестивших его брата и сестру купить для него многотомную историю Сергея Соловьева и сочинения других историков. Этого чтения хватит надолго. Пока же он стал читать с интересом жития святых и русские летописи, с которыми познакомился впервые: «Псковская летопись… так живописна и такой драгоценный материал для понимания средневекового городского уклада, что ни в одной, кажется, литературе нет ничего подобного». Над всем прочитанным много думал. Мысль его привлекали вопросы взаимоотношений людей в разные исторические периоды, отношения человека и государства. Летопись отражала демократическую жизнь Пскова, средневекового «вольного города», в управлении которым принимало участие все население, что исключало появление городских «тиранов». Несомненно, это общество было близким к анархическому, в нем не было иерархии власти, и каждый гражданин чувствовал свою ответственность за судьбу города.

Интересно было сравнить историческое развитие России и Франции. Кропоткин находит сходство между, например, Людовиком XI и Иваном Грозным в их борьбе с местничеством за централизацию власти. У Петра I и Людовика XIV тоже много общего — оба укрепляли самодержавие. Александр II в какой-то мере шел к своим реформам тем же путем, что и Людовик XVI. И, пожалуй, путь исторического развития двух стран одинаково усеян жертвами, во Франции их, возможно, даже больше…

По несколько раз перечитывал он отчеты полярных путешествий, ежеквартальник Лондонского географического общества, книги по истории Костомарова, Соловьева, Стасюлевича, Шлоссера и даже Четьи минеи, «где иногда попадаются среди массы хлама такие бытовые картины, которых больше нигде не найдешь». Было прочитано множество художественных произведений; с особым удовольствием читал он в камере-одиночке романы Чарлза Диккенса.

Чтение побуждало к творчеству, к обобщениям. Но чернил и бумаги не было. И Кропоткин стал в уме составлять популярные очерки из русской истории для народа. Совершая свои ежедневные переходы по камере в семь верст, он сочинял эти очерки, повторяя их про себя много раз. И это как-то спасало от отчаяния.

В Трубецком бастионе

…Тьма и сырость сразу охватили меня… Моя комната была казематом, предназначенным для большой пушки, а окно — его амбразура… Только глядя вверх, мог я различить клочок неба…

П. А. Кропоткин, 1899

Тем временем, узнав об аресте брата, из Цюриха, где жизнь его складывалась вполне благополучно, приехал Александр. Он бросил всё и примчался в Россию, которую покинул, как ему казалось, навсегда. С огромным трудом он добился свидания с Петром, когда миновало уже шесть месяцев заключения. Однажды Кропоткину сказали, что его ведут в Третье отделение. Зачем? На очередной допрос? Но там оказался Саша, с которым они не виделись уже два года. При разговоре братьев присутствовали двое жандармов, и мало что можно было сказать друг другу. Когда прощались, Александр пообещал добиться для брата разрешения писать в камере.