Читать книгу "Андерсен - Борис Ерхов"

В ней есть любопытная деталь. В самом начале дружбы с Эдвардом Коллином Ханс Кристиан, как уже упоминалось, предлагал ему перейти на «ты». Категоричный, несмотря на учтивость, отказ глубоко уязвил его. Мотив перехода на «ты» еще долгое время Андерсена не оставлял. В романе «О. Т.» приятель главного героя молодой барон Вильхельм во время студенческой пирушки тоже получает подобное предложение от собутыльников и не отвергает его сразу только по той причине, что понимает: панибратский дух в дальнейшем рассеется быстро, как и винные пары. Тем не менее предложение его встревожило.

Этот же мотив появляется в сказке. Ученый при посещении его на родине Тенью общается с ней запросто, постоянно ей «тыкая». Тень, приобретшая к тому времени, благодаря знанию изнанки света, известный общественный вес и богатство, резко протестует: «Дело тут отнюдь не в гордыне! Как человек свободный и просвещенный, к тому же занимающий солидное положение и весьма состоятельный, я бы предпочел, чтобы вы обращались ко мне на „вы“»[172]. Соответственно, некоторые исследователи и поклонники творчества Андерсена увидели в сказочной Тени Эдварда Коллина. В самом деле, тому были свойственны противоположные андерсеновским черты характера: определенная жесткость в общении, трезвая деловитость, чопорная, в зависимости от ситуации, светскость. Кроме того, Эдвард дружил с Андерсеном на протяжении всей его жизни. Но он отнюдь не был его тенью. В схему антагонистического двойничества никак не вписываются ни независимый характер Эдварда, ни полное отсутствие у него желания или возможности с Андерсеном соперничать. В своих воспоминаниях «Андерсен и семья Коллинов» Эдвард писал: «Вскоре после первого отъезда за границу в 1831 году Андерсен прислал мне письмо, в котором предлагал быть с ним на „ты“. Я вполне откровенно и в самом дружественном тоне ответил на это, что вообще питаю антипатию к „тыканью“, если оно не ведет начала с детских лет. Я признался ему, что таким уж я уродился. Не стану скрывать, что главной причиной моего отказа было несоответствие наших натур. Я был молод и жизнерадостен и желал иметь „товарища“, но в Андерсене, с его тяжело-мечтательным характером, я найти такого не мог. Он, со своей стороны, мечтал обрести во мне идеального друга в романтическом вкусе, а я для этой роли совсем не годился»[173].

Ханс Кристиан не забыл о нанесенной ему обиде, хотя давным-давно простил Эдварда. Он прямо напомнил о ней в своем шутливом письме от 27 июня 1847 года:

«Дорогой друг! видите, что напечатано обо мне на листке, где помещен мой портрет: я — „one of the most remarkable and interesting men of this day“[174], а Вы по-прежнему слишком горды, чтобы общаться со мной на „ты“! Фи! Право, тщеславие так и подмывает меня еще раз предложить Вам: Эдуард, будем на „ты“! Но Вы, пожалуй, ответили бы мне словами, которые я вложил в уста Тени. Да, да, Вы уже догадались, эта сказка — камень в Ваш огород»[175].

Конечно же речь в данном случае идет лишь об одной (но значимой!) детали сказки. Ханс Кристиан, при всей мимолетности владевших им настроений, был рачительным хозяином и бережно использовал богатый материал своей жизни, у него ничего не пропадало зря.

Напрямую с литературными и фольклорными источниками связаны лишь очень немногие сказки Андерсена. Очень скоро он начинает их сочинять, руководствуясь только велениями собственной фантазии и опыта, что, конечно, не исключало обращения к культурно-историческим фактам и известным фольклорным образам. «Я думаю, — писал Андерсен 20 ноября 1843 года Ингеману, — что я точно решил писать сказки! Те, что я издавал раньше, были старые, которые я слыхал и охотно пересказывал и переделывал на свой лад, однако те, что я сочинял сам, например „Русалочка“, „Аисты“, „Ромашка“ и другие, пользуются наибольшим успехом, и это дает мне разбег! Теперь я сочиняю из головы, хватаю идею для взрослых — и рассказываю для детей, помня, что отец и мать иногда тоже слушают и им тоже надо дать пищу для размышлений!»[176] Ханс Кристиан не сообщает об этом в письме, но уже в первый выпуск своих сказок он включил одну, полностью им придуманную.

В «Цветах маленькой Иды» он рассказывает о том, как однажды дом одного его хорошего знакомого писателя и фольклориста Матиаса Тиле (отрывок из его воспоминаний об Андерсене уже цитировался) посетил Студент (сам Андерсен). Он стал утешать маленькую дочку Тиле, расстроившуюся из-за того, что ее цветы так скоро завяли. Умевший вырезать из бумаги изящные фигурки и целые картинки (Андерсен был большим мастером декупажа), Студент стал рассказывать девочке, как цветы оживают и устраивают танцы в загородном королевском дворце, когда из него зимой уезжает король, и девочке той же ночью приснилось, как она со своей куклой тоже побывала на цветочном балу, где цветы разговаривали и веселились с ней. Государственный чиновник, приходивший накануне с визитом к хозяину дома, возмущался, услышав разговор Иды и Студента: «Стоит ли забивать голову ребенка подобной чушью!» Однако Ида, проснувшись на следующее утро, уже не расстраивалась из-за увядших цветов так горько, а спокойно с помощью приехавших к ней двоюродных братьев, вооруженных игрушечными луками, со всеми воинскими почестями похоронила их. Неявно высказанная взрослая мораль этой сказки, «рассказанной для детей», — дух поэзии и красоты способен преодолевать даже жестокую необходимость, изначально свойственную жизни. И еще в этой же сказке растения у Андерсена впервые заговорили на человеческом языке, как начали думать и разговаривать через некоторое время во многих других его сказках домашние животные и даже неодушевленные предметы.

Отличная демонстрация такого подхода — это открывающая следующий выпуск сказок «Дюймовочка» (1836). Замысел ее навеян образом Мальчика-с-пальчик из сказок Шарля Перро и братьев Карла и Якоба Гримм, это ясно уже из имени, которое Андерсен дал крохотной девочке, родившейся в бутоне цветка, выросшего из ячменного зернышка. В 1894 году замечательные переводчики Анна и Петер Ганзены очень верно и по форме, и по смыслу передали его как «Лизок-с-вершок» («Tommelise»), хотя позже они все-таки заменили это имя на еще более удачную его версию — «Дюймовочка». Ее придумал, насколько удалось проследить историю сказки на русском языке, Петр Исаевич Вейнберг в своем переводе, по-видимому, с немецкого, напечатанном в 1868 году. С тех пор все переводчики Андерсена пользуются исключительно этим именем.

Изобретательный и находчивый герой Перро и Гриммов переживает ряд приключений, всякий раз одерживая верх над противниками благодаря уму и смелости. Дюймовочка, напротив, пленяет читателя нежной, как у цветка, беззащитностью. Хотя и она тоже неравнодушна к происходящему с ней и вокруг нее и противится желанию полевой мыши выдать ее замуж за крота в черной бархатной шубе, «какой нет даже у самой королевы». Дюймовочка выхаживает упавшую в кротовую нору ласточку и улетает на ней — куда? Ну конечно же в солнечную и милую сердцу автора Италию, где среди цветов рядом с обломками древней колонны маленькая девочка находит своего суженого, Цветочного эльфа, как раз ей под стать. В этой самой детской и легкой из всех его сказок Андерсену удалось избежать напрашивающейся в подобном сюжете слащавости. Кроме того, в ней он впервые коснулся одного из самых важных мотивов своих будущих сказок. Майский жук, спасший Дюймовочку с плывущего по реке листа и даже накормивший ее сладким цветочным нектаром, отказывается от нее из-за того, что прилетевшие к нему сородичи ее не одобрили: