Читать книгу "Записки беспогонника - Сергей Голицын"

Работать с ним мне было очень приятно и интересно. Именно он выучил меня основам тактики и фортификации, дополнил прежние мои теоретические сведения для производства рекогносцировок. После практики у него я, пожалуй, смог бы рекогносцировать самостоятельно, тем более что каждый рекогносцировщик должен был обладать определенными топографическими навыками — верным глазомером и чувством рельефа.

Но приказ командования неукоснительно требовал, что рекогносцировщиками могут быть только военные командиры, а я, как рядовой, да еще необученный, должен был оставаться вторым лицом, даже если этот командир оказывался дурак дураком.

Приятно было работать с капитаном Финогеновым еще по одной причине: каждый день с утра он отправлял одного из наших рабочих воровать колхозную картошку, ведь все равно она останется в поле на зиму. Среди дня в условном месте мы сходились с тем рабочим у костра, над которым аппетитно кипели наши котелки. Афанасий Николаевич доставал из полевой сумки кусок сала, мелко нарезал его, поджаривал и щедро раздавал по всем котелкам.

Денег на руки я тогда получал очень мало — рублей 500 и большую их часть отсылал семье, а для себя разрешал покупать за 100 рублей лишь пол-литра топленого масла и растягивал его на целый месяц. Иногда я покупал мед, который был сравнительно дешев. Тогда благодаря незасеянным полям меду всюду было в изобилии. Вот почему совершенно фантастическими являлись заработки прославленного саратовца Ферапонта Головатого и других пасечников, которые легко жертвовали на оборону по сто тысяч рублей. Оказывается, и незасеянные поля могли приносить пользу.

Я уже говорил, что над нашим УВСР-341 стояло УВПС-100, которое можно было приравнять к полку. Во главе его стоял Богомолец, бывший до войны начальником строительства алюминиевого завода под Москвой. Главным инженером УВПС был Разин, о котором я уже рассказывал.

В начале октября, когда строительство рубежа по реке Широкий Карамыш уже заканчивалось, Итин, Некрасов и я были вызваны в штаб УВПС-100, находившийся в селе Большая Дмитровка за 15 км от Карамыша.

Получив сухой паек на несколько дней, мы отправились туда на автомашине. Со всех четырех УВСР собрались начальники техотделов и топографы на совещание.

Тут я впервые увидел вблизи грузную боровоподобную фигуру Богомольца. Прорыкав несколько невнятных фраз и помянув раза два-три имя великого Сталина, он предоставил слово Разину.

Главный инженер объяснил нам, что предстоит строительство второго отсечного рубежа, идущего перпендикулярно первому. Строительство это, разумеется, невероятно срочное, 60 тысяч местного населения прибудут через три дня, а рубежи еще не отрекогносцированы. На местах нас уже ожидают командиры-рекогносцировщики. Было сказано еще много громких и грозных фраз о крайне напряженных темпах и т. д.

Через два часа все участники совещания во главе с начальником техотдела УВПСа инженером Бороздичем — изящным, приторно вежливым поляком — выехали на автобусе. А автобус этот был моим давним знакомцем № 2 Москва — Кунцево; неизвестно каким образом он достался нашим еще на Горьковском рубеже.

Всех нас развезли по разным деревням. Некрасов и я попали в село Озерки, находившееся в 20 км к северу от Большой Дмитровки, где должен был расположиться штаб нашего УВСР.

Мы поселились вдвоем, впоследствии к нам присоединился Подозеров. Выбор жилья всегда являлся лотереей, и заранее никак нельзя было отгадать — каковы будут хозяева. В этот раз хозяин был благообразным богомольным старичком, с виду похожим на Николая Чудотворца. Но он всецело подчинялся своей жене — маленькой, злобной старушонке, которая беспрестанно шипела и таскала у нас хлеб. Вдобавок она страдала экземой и днем и ночью неистово скреблась и чесалась. С ними жила еще безропотная невестка и несколько малых внучат, которые тоже таскали у нас хлеб. Словом, выбор хозяев на этот раз был весьма неудачен, но все недостатки мы распознали тогда, когда остальные хаты были уже заняты.

Итак, мы начали работу. Некрасов был прикреплен к капитану Фирсову, молодому, очень симпатичному инженеру, с которым мне потом во время войны часто приходилось вместе работать.

А я оказался прикрепленным к капитану Неустроеву. Был он, действительно, какой-то неустроенный, тупой и полный самомнения командир. Разговаривать со мной он вообще считал ниже своего достоинства, шагал молча, глубокомысленно останавливался, потом начинал ходить туда и сюда и никак не мог решиться — где же забить кол, потом коротко бросал: «Тут!» — И шел дальше.

Я попытался было советовать, он меня резко оборвал:

— Не ваше дело!

Я молча проглотил обиду. Между тем он наметил пулеметную точку так, что с нее был обстрел всего метров на 20. Я тотчас же ему на это указал, он озлился, покраснел, но переставить кол не пожелал. Я сказал, что эту точку на схему наносить не буду, что это явный брак.

Не обращая внимания на мои слова, он молча пошел дальше. Следующие точки были поставлены на местах с хорошим обстрелом, но потом я заметил, что капитан Неустроев начинает чересчур выпячивать передний край. Я заметил ему, что он хочет подвергнуть весь БРО обстрелу противника с трех сторон. Он снова мне резко ответил и пошел еще дальше вперед.

В тот же вечер я доложил обо всем Итину. Как раз в Озерки прибыл начальник всех рекогносцировочных работ капитан Батищев.

Утром они с Итиным пошли вместе с нами смотреть забитые накануне колья и подошли к злополучной, лишенной обстрела точке. Капитан Батищев ледяным тоном отчитал капитана Неустроева и, к моему торжеству, сказал, что к мнению топографов следует прислушиваться. Когда же тот стал возражать, Батищев тем же ледяным тоном сказал:

— Я вас отстраняю от рекогносцировочных работ. Выезжайте в распоряжение штаба фронта.

Продолжать рекогносцировку вместе со мной было поручено инженеру Ивановскому.

На следующее утро я познакомился с Ивановским — высоким рыжебородым, длинноволосым блондином в военной форме, но без знаков отличия на петлицах. С виду он напоминал молодого священника. Был он житель Саратова, кандидат наук, человек культурный, знающий, но слишком много о себе думающий. К нам он явился из военного училища вместе с прочими рекогносцировщиками, но воинского звания там не получил, так как был сыном саратовского протоиерея.

— Вот, — жаловался он мне, — один сын саратовского протоиерея Николай Гаврилович Чернышевский известен на весь СССР, в каждом городе есть улица его имени, каждого школьника заставляют прочесть его скучнейший роман, а сыну другого саратовского протоиерея жалко даже трех кубиков дать. Что делать! — патетически заканчивал он свою жалобу.

Год спустя ему все-таки присвоили звание капитана.

Итин и я вынуждены были выехать обратно в Широкий Карамыш, так как представители штаба фронта, производившие приемку тамошнего выстроенного и выкопанного нашим УВСР рубежа, нашли ошибки в предъявленной им исполнительной схеме, а также обнаружили недостатки в конструкции самих огневых точек.