Читать книгу "Братство волка - Эли Бертэ"

Кристина покраснела при этом воспоминании.

— Ну, хорошо, — ответила она, — если после я должна буду отказаться от жертвы, которую вы требуете от меня, то по крайней мере должна уступить вам в этом. Я пойду в комнату Ларош-Боассо, постараюсь скрыть свое отвращение, свое презрение, свои угрызения в его присутствии, буду говорить неправду, если это необходимо, чтобы уничтожить последствия моих поступков.

Приор встал.

— Мужайтесь, дитя мое, — сказал он, — я жду самого лучшего результата от этого поступка. Вы найдете меня в комнате раненого, и я постараюсь, чтобы ваше посещение имело как можно больше свидетелей. Решительно, Кристина, — прибавил он, улыбаясь, — ваш мятежный дух начинает укрощаться… Несколько раз во время этого разговора вы смогли преодолеть резкие порывы вашей души; это признак благоприятный, и я надеюсь, что вы наконец согласитесь исполнить желание ваших друзей.

— Не надейтесь на это…

— Хорошо, хорошо, оставьте мне мою мечту, не портите радости, которую внушает мне ваше сегодняшнее поведение. До свидания, дочь моя, да просветит вас Господь!

Он вышел. Кристина осталась одна, погруженная в свои размышления.

— Он, кажется, остался доволен этим разговором, — прошептала она, — но с этим человеком никогда нельзя быть уверенной, что ты не попалась в какую-нибудь хитроумную ловушку. Этот приор очень искусен в интригах, а я… Боже мой, как мне избавиться от его хитростей?

Тем временем приор Бонавантюр говорил себе, возвращаясь в свою комнату:

— Чудесно! Так или эдак, она должна решиться, и я уверен в успехе… Разве только случится одно из тех происшествий, которые иногда расстраивают самые мудрые человеческие планы!

XIV

Клятва

Барон де Ларош-Боассо занимал в замке Меркоар большую комнату, обитую обоями, представлявшими человеческие фигуры, и освещенную двумя большими окнами. Он лежал на кровати с балдахином, из полуоткрытых занавесей которой виднелось его бледное и расстроенное лицо. Друг его Легри постоянно оставался с ним. Каждый час хирург, которого пригласили в замок, щупал пульс больного или прислушивался к его тяжелому дыханию; предписания его исполнялись сестрой Маглоар, которая, доверяя своей собственной опытности в медицине, изменяла эти предписания на свой лад.

С утра все гости замка Меркоар посылали своих слуг или сами приходили узнавать о здоровье больного. Но кроме урсулинки и доктора никто не входил в комнату раненого; состояние его было очень опасно, и многочисленные посещения очень утомили бы его. И господа, и слуги останавливались в передней, почти такой же большой, как сама комната, и там дожидались сестры или доктора, чтобы узнать у них о больном.

Конечно, все гости обсуждали между собой причину ранения барона, сомневаясь в истинности той версии, которая им предлагалась.

Когда вошла молодая владетельница замка, передняя была полна. Кристина шла под руку с кавалером де Моньяком, ее сопровождали приор Бонавантюр и Леонс, которого приор с тайной целью взял на этот официальный визит. Удивление пробежало по собравшимся, как только явилась графиня де Баржак. Может быть, кто-то уже подозревал истину, а этот поступок расстраивал разные предположения, которые составили о ране Ларош-Боассо. Кристина была спокойна, черты ее выражали именно ту степень сочувствия и сострадания, какую должен был внушить ей гость, раненный в ее поместье. Осанка ее была совершенно прилична, как сказал бы кавалер де Моньяк. Впрочем, она не предоставила много времени для наблюдений, но поклонилась присутствующим и быстро прошла мимо.

Все шеи вытянулись, все уши навострились, чтобы уловить, что будет происходить у больного; но это любопытство было обмануто. Послышался стук передвигаемых стульев, потом невнятный шепот — и больше ничего. Те, кто мог заглянуть в комнату, видели, что пришедшие сидели около кровати больного и спокойно разговаривали с ним. Ничего необыкновенного не обнаружилось во время этого разговора. Заметили только, что Моньяк и сестра Маглоар упорно отгораживали любопытных от главных лиц этой сцены.

Однако волнение этих лиц, хотя они сдерживали его, было, тем не менее, сильно. Барон, несмотря на боль и лихорадку, был в полной памяти. При виде Кристины он велел Легри, стоявшему у изголовья, поднять его и произнес несколько слов шепотом, между тем как на его бледных губах нарисовалась слабая улыбка.

Графиня де Баржак не могла не вздрогнуть, когда взор ее упал на этого человека, еще накануне столь красивого, столь гордого, столь веселого, блистательного в своем богатом мундире, а теперь бледного, изможденного, по-видимому, едва сохраняющего дыхание жизни. Подумав, кто виновник этой перемены, молодая девушка забыла об оскорблении и думала только о строгости наказания.

Она села в кресло, которое поспешили ей подвинуть, и тихо сказала:

— Я огорчена, барон, очень огорчена, что вижу вас в таком неприятном положении, но…

— Но я заслужил такую участь, — продолжил за нее Ларош-Боасс. — Не это ли хотели вы сказать? Я вам признателен за ваше посещение, — сказал он, несколько воодушевляясь, — хотя, может быть, причина его не в вашем участии ко мне. Оно дает мне надежду, что вы можете меня видеть без ненависти, без гнева, и что, может быть, удостоите простить меня.

Кристина в замешательстве отвернулась. Раненый продолжал после некоторого молчания:

— Неужели я ошибся? Ради бога, графиня, отвечайте мне… Всем слушающим нас известен мой проступок. Скажите, могут ли загладить минуту заблуждения мои настоящие страдания? Или я должен умереть с вашей неприязнью?

Графиня де Баржак взглянула на раненого глазами, полными слез.

— Я прощаю вас, — отвечала она. — Пусть Бог простит вас так же, как я… Но я надеюсь, что вы не умрете; напротив, вы останетесь живы для того, чтобы…

— Для того, чтобы быть всегда признательным за ваше великодушие, — закончил барон. Он был совершенно измучен этим разговором.

Приор Бонавантюр, полагая, что барон умирает, предложил ему покаяться в грехах, чтобы умереть добрым христианином. Больной, на минуту закрывший глаза, вдруг их раскрыл и сказал с сардонической улыбкой:

— Вы знаете, что мы с вами не можем согласиться ни в чем… Благодарю вас за ваши советы. Останусь жив или умру, я надеюсь жить или умереть как мужчина… Но если эта рана будет для меня гибельна, я пожалею только о том, что оставляю прелестную, невинную молодую девушку, простившую меня с таким благородством, подверженную черным козням, жертвою которых она, вероятно, сделается.

— Козням! Козням! — повторил Леонс задыхающимся голосом.

Но ему не нужно было строгого взгляда дяди, чтобы понять, как некстати он вмешался, и он опять сел, покраснев. Барон, несмотря на Легри, который умолял его успокоиться и молчать, сказал с иронией племяннику приора:

— Я легко объясняю себе добродетельное негодование мосье Леонса из-за неблагородных проделок, о которых я говорю; но это негодование, без сомнения, быстро пройдет. Очевидно, со временем на них будут смотреть одинаково и тот, кто страдает от них, и тот, кто, может быть, воспользуется их плодами.