Читать книгу "Лев любит Екатерину - Ольга Игоревна Елисеева"

На дороге от Троицкой корпус Михельсона врезался в толпу босых оборванных людей, которые, рыдая, шли, куда глаза глядят. Это были женщины и дети из разграбленных крепостей. Мужиков Злодей угнал в свое войско, или поубивал, если офицеры. Остальным милостиво позволил проваливать на все четыре стороны. Оказавшись без домов, скарба и даже верхней одежды, бабы брели по талой воде, повыше поднимая детей с красными распухшими ножками.

– Хлеба! Хлеба! – закричали они, увидев Михельсона, и стали виснуть на стременах конников, умоляя не оставлять их посреди степи на верную смерть.

Иван Иванович, человек добрый и сострадательный, отрядил небольшой конвой из карабинеров сопроводить несчастных в Уфу. А сам помчался дальше. Однако натолкнулся на башкир. Они безобразничали близ Саткинского завода. Ими командовал пугачевский бригадир Салават. Опасный и хитрый зверь. Он уже пожег несколько заводов и переколол мужиков, склонявшихся на сторону власти. Однако регулярные воинские команды видел впервые.

Верные своей тактике не принимать открытого боя, башкиры подались за реку Аю и укрылись в ущелье. Они разобрали мосты, дразнились из-за реки и показывали конным голые зады.

– Сами плетей просят! – гаркнул Иван Иванович.

По его приказу пятьдесят казаков переправились вплавь, взяв за спины по одному егерю. Те стреляли, сидя на крупах коней, пока ездоки правили к берегу. Выбравшись на сушу и разогнав толпу сволочи, казаки залегли. Ружейным огнем они удерживали небольшой плацдарм, пока реку форсировали остальные силы. Пушки Михельсон велел топить и перетаскивать по дну на канатах.

Когда все было готово, войска ударили на неприятеля. Зажатые у самого порога дома, башкиры сражались отчаянно, но принуждены были бежать. Салавата ранили саблей в пах, и он ускакал по направлению к деревне Ерал. Остальных уланы гнали более двадцати верст, положили до четырехсот человек и взяли в плен всех, кто просил пощады.

Самозванец был близко. В отдалении мелькали его разъезды, но еще чаще земля полнилась слухами: он только что был тут, нет там, нет десятью верстами южнее. Измученные лошади уже не держали седоков. С Михельсоном шли одни уланы и казаки, карабинеры давно отстали. А схватить Злодея не удавалось. Он всякий раз уходил с горсткой сообщников. Подполковник прекратил преследование, только когда на каждого в отряде осталось по два патрона. Тогда Иван Иванович с проклятиями повернул к Уфе, надеясь там пополнить запасы.

На Челябинской дороге его ждал еще один сюрприз. В оставленном лагере бунтовщиков разведка обнаружила до трех тысяч пленных разного пола и возраста, связанных и брошенных так. Их готовились переправить киргиз-кайсацкому хану Нурали для продажи в Персию. Освободив несчастных, Михельсон продолжил с ними марш на Уфу, заметно отяжелев и потеряв скорость.

Из-под копыт уже била трава, выпуская горькие на вкус, зеленые стрелки. Салават поправлялся медленно и лишь к маю смог взобраться в седло. Дома ему больше не сиделось. Давно прошли времена, когда он с тоской оглядывался на круглые юрты осеннего кочевья по правому берегу Аи и жадно вдыхал дым бараньей похлебки. В зимних избах ему казалось холодно и пусто, среди стад на выгонах – скучно.

Баш Кор – большой волк. Прав был отец, стоило попробовать живой крови, и другая пища не шла на ум. Стоило позвенеть саблей и привезти добычу, чтобы почесть работу не достойной бия. Стоило взять в горящем доме первую бабу, а потом убить ее, чтобы потерять вкус к собственным женам. «И будете вы подобны степным зверям!»

Всякому ведомо, что в глубине женщины спит ребенок. А в глубине мужчины – воин. Их надо выпустить на свет. Как женщина рожает в муках, так и мальчик на пороге мужества с болью выталкивает из себя батыра. А потом этот богатырь пожирает его без остатка. Замещает собой. И становится человек совсем другим. Большим волком.

Теперь не понимал Салават, как это отец стерпел, когда у него отбирали землю под Симский завод? Их это земля! Не смеют по ней ходить чужаки, не смеют долбить ее кирками, выковыривать камни, дымить и строить уродливые дома! Не смеет плодиться в степях и горах белоголовое отродье! Много он таких покрутил и привел к государю Петру Федоровичу. Царь их оделял щедрой рукой, давал фузеи и пики, разрешал брать все, что взято на саблю. А они еще упирались, не хотели идти. Как овцы – лишь бы траву щипать – кто их режет, тот и хозяин. Уже под Оренбургом понял Салават: не воины эти люди. Душа у них не жаждет ни крови, ни славы. Хорошие рабы, хорошая добыча. Одного не мог взять в толк: как покорились его предки таким олухам? Как вышло, что тридцать пять лет назад эти вот безответные лентяи и пьяницы утыкали всю округу виселицами и казнили отцов за неповиновение?

Адналин стар, Адналин мудр. Он сказал: ты их не знаешь. Бойся, сынок. Страшные это люди. А в чем страх, не поведал. Низал таких Салават на пику. Душил удавкой. Кидал в реку. Казаки – другое дело. Вот кто опасен. Каторжники промаха не дают. А мужичье заводское что? Пустое место.

Рана озлобила молодого бия. Даже Атанай была ему не мила. Только в последнюю ночь пришел к ней. Ласкал жадно и грубо, будто хотел доказать что-то. Женщина заснула в слезах. Утром, закусив губу, процедила:

– Ты и на детей смотришь, как на чужих. Отнял белый царь у тебя душу.

– Может, он-то мне ее и дал?

Нехорошо смеялся Салават, когда затягивал седельные ремни. Свистел собакам, будто на охоту собирался. Но все знали, что это за охота. На том берегу Аи, где поджидали его отряды лучников, где в лес уходила дорога на Симский завод.

Вчера прискакал казак от Пугачева, сказал, что государь повернул всей силой на Казань, что Михельсон, замирив заводских, ушел к Уфе. Теперь мужики послушны, снова начнут лить пушки и ядра для верных войск, чинить им ружья, делать бомбы. Надо те заводы вместе с избами попалить, а народец разогнать по лесам, чтоб не слали огненной погибели в спину царя-батюшки.

Башкирам того и надобно. Давно они точили зубы на заводы, сколько раз просились их пожечь. Сам Салават говорил Пугачеву: «Не будет добра от железных махин. Дозволь пришлых переколоть, рудники засыпать, домны разломать». Видать, дошла и до государя Салаватова правда.

Пятьсот конников пристали к бию у деревни Шиганаевой. По дороге заскочили в деревню Лемеза и начали склонять тамошних башкир идти с ними. «Мы навоевались, – отвечали местные. – Не хотим больше». Но, чуть только прослышали, что Салават вздумал разорить железный завод, одумались, похватали пики, сели на коней, и отряд увеличился вдове.

Сохранить в тайне свое приближение башкиры не смогли. Симские мужики их давно высматривали с деревьев, а увидав, затворили ворота и встретили камнями да ушатами кипятка. Ружей-то у симцев не было. Но что шестьдесят человек сделают против тысячи? Опрокинули конные тын, разбили створки, закрутились на улицах. Заводские били их дрекольем, косами, насажанными на палки, кистенями, и даже ослиными челюстями – знатным еще с библейских времен оружием. Бабы и те выскакивали с домашней утварью – ухватами, граблями, тяпками – сражались отчаянно, словно в них черт вселился. Не хотели отдать избы огню. Кричали: «Не пойдем к ворам!»