Читать книгу "Отравленная маска - Валерия Вербинина"

Саша поднял голову и с благодарностью посмотрел на нее.

– Я что-то не понимаю, – заметил Евгений. – Вы не хотите, чтобы человек, который стрелял в вас, понес должное наказание?

– Да, но… – бормотала Амалия, – ничего ведь не произошло, верно? И я не пострадала. Я… я не хочу, чтобы кого-то из-за меня сажали в тюрьму.

– Амалия Константиновна, вы ангел, – серьезно промолвил Орест и поцеловал ей руку.

Евгению оставалось только кусать себе губы, что он сам не додумался до такой простой вещи.

– Кажется, Муся опять выиграла у Митеньки, – сказал князь. – Пойдемте к ним, тоже сыграем партию.

Он взял Амалию за один локоть, Евгений – за другой, и вдвоем они увлекли девушку прочь из комнаты. Саша Зимородков дернул щекой, с тоской поглядел на изуродованный столик и, разбитый в пух и прах, повалился на постель лицом в подушки.

Глава 16

– И все-таки я не понимаю нашу Амели, – говорила Муся Орлова через несколько дней после описанных выше событий. – То она ходит как в воду опущенная, то веселится до упаду. Никогда не поймешь, – обиженно заключила Муся, – что у нее на уме!

По правде говоря, у Муси был повод дуться на свою подругу. Дело в том, что Емеля Верещагин, чей отпуск закончился, должен был возвращаться в Москву. Устав от двусмысленного кокетства Муси, он решил напоследок приударить за Амалией. Вчера Никита Карелин устроил большой бал, пригласив военный оркестр из Николаевска. По такому случаю в Жарове собралась вся молодежь. Была и Изабелла Антоновна Олонецкая, изящная пепельная блондинка лет тридцати пяти с блестящими светлыми глазами и надменным маленьким ртом. Как уже говорилось, Изабелла Антоновна прибыла для ознакомления с породами лошадей, которые разводил господин Карелин, и, похоже, осталась весьма довольна результатами осмотра. Амалия едва успела перекинуться с гостьей несколькими словами, как подошедший Верещагин увлек девушку на танец, и она не смогла ему отказать.

Емеля начал издалека. Он похвалил внешность Амалии, отдал должное ее уму и чуткости и стал ронять довольно-таки многозначительные намеки об одиночестве, о том, как тяжело в жизни положительному молодому человеку из разночинцев, достойному лучшего.

– Я не могу себе позволить жениться, – вздыхал он, в который раз едва не отдавив Амалии ноги при очередной фигуре танца, – семья – это, знаете ли, весьма и весьма чувствительно для нашего кармана, – похлопывал Емельян себя по карману и глядел на Амалию пристально, гипнотически.

«Ну и что? – думала Амалия. – Дальше что, милостивый государь?»

А милостивый государь все расспрашивал ее, что она думает о чрезвычайно модной ныне свободной любви, в защиту которой высказывается так много людей, лишенных предрассудков.

Амалия ненавидела, когда ее пытались вогнать в краску. Кстати сказать, о свободной любви ее драгоценная матушка, наделенная необыкновенно здравым смыслом, высказывалась так:

– Запомни, моя дорогая: никакой свободы в любви не бывает!

В самом деле, не зря же поэты на все лады величают любовь «пленом», «рабством» и «неволей нежной», не забывая, впрочем, прибавить, что она «свободы сладостной милее и дороже» и что они, поэты, ни за что не променяют ее на тоску постылых будней. Однако дерзкий Верещагин вряд ли имел в виду данный аспект величайшего в мире чувства.

– Ах, Амалия Константиновна, – вздыхал он, нежно прижимая к себе руку девушки, – вы – чистый бриллиант, и подумать только, никто этого не ценит!

«Однако, – думала Амалия, не переставая улыбаться. – А вы, сударь, тонкая бестия, как говорит мой дядюшка Казимир… очень тонкая… а по виду даже не скажешь…»

– Такая девушка, как вы, – гнул свое журналист, – могла бы составить счастье любого! И даже вашего покорного слуги.

– В самом деле? – пролепетал бриллиант (чистейшей воды), глядя на журналиста карими признательными глазами, в глубине которых нет-нет да вспыхивали золотые искорки. – Каким же образом?

Емеля-пустомеля вновь пустился в подробные объяснения. Любовь, мол, есть союз двух сердец, основанный на взаимном влечении, и ей ни к чему гадкие брачные узы, которые все только портят. Свадьба, дескать, всего-навсего веселое предисловие к роману ужасов, каким является любая семейная жизнь, в то время как любовь…

– Ах, Эмиль, – проворковала Амалия, – я начинаю вас бояться! Вы столько всего знаете о браке и семейной жизни… Наверное, у вас было больше жен, чем у Синей Бороды!

– Я, собственно, еще не был женат, – пробормотал сбитый с толку журналист.

– Ну надо же! – воскликнула Амалия. – Вы так уверенно об этом рассуждали… Я-то поверила, что вы настоящий знаток! Как же вы меня разочаровали!

– Неслыханно! – кипятился Емеля после этого разговора. – Просто неслыханно! А я-то верил, она приличная барышня!

Верить-то, может, и верил, да надеялся, видно, на обратное…

Амалия танцевала весь вечер – с Орестом, Гришей, Зимородковым, Митей, с хозяином бала, с художником и графом Евгением. Она чувствовала себя в ударе, ей было хорошо, как никогда. Обруч, сжимавший ей сердце в последние дни, распался и больше не давал знать о себе. Нет никакого одержимого, господа, не было никаких отравлений, никаких покушений! Все – вздор, вздор, вздор! Есть только музыка, и я, и танец…

– Elle est très jolie[50], – сказала Изабелла Олонецкая Карелину, глядя на кружащуюся в вальсе Амалию.

– Oh, oui[51], – согласился тот.

Через два дня Емелю проводили на вокзал в Николаевске. Саша Зимородков должен был уехать через полторы недели.

– Все нас покидают, – жаловалась Муся.

За обедом в Ясеневе собралась привычная компания. Кроме девушек, были Митя-литератор, Гриша, Никита, граф Евгений, Орест, Алеша Ромашкин и следователь, который после памятного поражения стал еще молчаливее, чем обычно. Помимо них, за столом присутствовал важный Иван Петрович Орлов, отец Муси, художник Митрофанов, недавно окончательно завершивший портрет, доктор Телегин и судебный следователь фон Борн. Это был бесцветный молодой человек со светлыми, слегка рыжеватыми волосами, такими же усами и белесыми ресницами.

– Ну, Федор Иванович, – спросил у него Орлов, – что новенького у нас в уезде?

Фон Борн задумчиво сощурился. Правая его рука механически катала по столу хлебные шарики.

– Да ничего особенного, Иван Петрович, – ответил он. – На прошлой неделе в трактире была драка, еле разняли. Хорошо хоть, без кровопролития обошлось. Да Ваське-браконьеру кто-то недавно бока намял.

Невольно Амалия насторожилась.

– Кто? – заинтересовался Орлов.

– А он и сам не знает. Спьяну поругался с кем-то.