Читать книгу "Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы - Николай Зенькович"

И вот я в Ленинграде. Трудный многочасовой разговор с председателем горисполкома.

— Да надо мною коллеги смеются: какой-то корреспондент на всю страну ославил, — нервно шагает он по кабинету. — Уехал в отпуск, в санатории шагу ступить не дают. Что же это такое, спрашивают. Если председателя Ленгорисполкома так молотят в центральной газете, то что с нами, периферийщиками, сделают? Это же знак всем газетерам: топчите своих мэров. И за что меня Ежелев полощет? За то, что я против массовых беспорядков? Против власти уличных эмоций? Что, на митингах будем решать судьбу памятников культуры и истории?

Не менее трудные разговоры состоялись в других кабинетах Смольного. Только подумать: возомнивший о себе невесть что корреспондентишка осмелился нарушить неписаное правило, существовавшее со времен Романова, — Ленинград вне критики.

Напомню еще раз: моя поездка состоялась весной 1987 года. День 16 марта, думается, ни в коем случае нельзя отнести к разряду обычных. До этого мартовского дня действительно ничего похожего ни в Ленинграде, ни тем более в других городах не было и быть не могло.

Ежелев описал, что происходило в тот день в Ленинграде. Среди рабочего дня в сквере на улице Гоголя, где она соединяется с Исаакиевской площадью, собралась большая толпа людей. Преимущественно это была молодежь. Слышались возбужденные возгласы, кто-то пытался выступить с речью. Толпа наэлектризовалась. Взгляды были устремлены на обнесенную оградой территорию, превращенную в строительную площадку.

— Едут! Едут! — зашевелилась толпа. Сотни молодых людей, взявшись за руки и образовав живую цепь, двинулись навстречу машинам со строителями, которые приближались к огражденному объекту на улице Гоголя. Грузовики, краны с железными бабами, которыми разбивают стены, останавливались. Из кабин выходили шоферы, из кузовов спрыгивали рабочие.

— Не пустим! — скандировали сотни молодых людей. — Назад! Памятникам — жить!

Весь понедельник и ночь на вторник не расходились люди. Толпа то мрачно стояла молча, то взрывалась горячими спорами. Молодежь митинговала. Кто-то предложил направить телеграмму в Москву, в Министерство культуры СССР. Здесь же нашлись добровольцы, начали собирать подписи на телеграфных бланках. Подписавшихся набралось несколько сотен. Многие смотрели на здание исполкома Ленсовета, оно возвышалось напротив, на другом конце площади.

Оттуда к ним никто не вышел. Тогда делегация из пяти человек направилась в горисполком. Напрасно блуждали они по коридорам и приемным. Никто не пожелал встретиться с представителями митингующих. Им посоветовали опустить свою петицию в ящик для заявлений и жалоб. В месячный срок, как и положено по закону, она будет рассмотрена.

В конце концов, после долгих и настойчивых просьб, делегацию приняла помощница одного из восьми заместителей председателя Ленгорисполкома. Решать эта милая женщина ничего не могла, посоветовала лишь покинуть площадь.

Люди не расходились и во вторник, и в ночь на среду. Утром в среду им передали приглашение на официальную беседу в Ленгорисполкоме. Делегацию с площади приняли два заместителя председателя горисполкома, главный архитектор города, начальник инспекции по охране памятников и главный инженер проекта строительного объекта. Встреча закончилась безрезультатно.

Покидая просторный кабинет, делегация попросила остановить снос здания на несколько дней, до выяснения вопроса: третьеразрядный — это клоповник, как сказали им в горисполкоме, или все же памятник отечественной культуры, как полагали на площади. Просьба маленькая, пустяковая — пустовало ведь здание почти два года, что с ним случится, если постоит еще пару дней. Делегацию заверили: не волнуйтесь, ваша просьба будет рассмотрена, ответ получите к концу дня. Ну что же, хоть какая-то ясность, просветлели лица у молодых людей.

А в середине дня в среду, на глазах у всех, кто находился на площади, стены здания внезапно осели и рассыпались. У растерянных делегатов отвисли челюсти. Выходит, все время, пока шли переговоры, и даже еще раньше, до встречи в горисполкоме, за оградой кипела работа по подготовке его к сносу? Выходит, все было предопределено заранее, а прием делегации, беседы, обещания — не более чем игра в демократию?

Посмотрим, какую оценку давали этой истории ее действующие лица. Следует лишь иметь в виду, что дело происходило в марте 1987 года, коллективный выход на площадь был, пожалуй, самым первым после революционных событий 1917 года проявлением самодеятельной, не санкционированной вышестоящими органами инициативы людей, и воспринимался он, этот выход, совсем не так, как воспринимались позже собрания и митинги, захлестнувшие многие города бывшего СССР.

«Известия» и ее ленинградский корреспондент увидели в этом эпизоде маленькую картинку для выяснения больших вопросов. Власти использовали старый, как мир, прием: устанавливать не причину конфликта, а устанавливать лиц, развязавших конфликт. Каких только характеристик и эпитетов не пришлось мне выслушать в Смольном. От намеков на некие таинственные темные силы, по чьим сценариям действовали наивные молодые люди, до обвинений в том, что на площадь пришли крикуны и даже хронические алкоголики. Их беспокоила судьба «Англетера»? Да бросьте вы, говорили мне в просторных кабинетах, мы спрашивали у некоторых защитников гостиницы о поэзии Есенина, неловко было слушать. Им не до культурных ценностей.

Так кто же вышел на площадь? В публикациях признавалось: конечно, без сомнительных личностей не обошлось, это подтверждали и активисты движения за спасение «Англетера», но не они определяли социальный состав пикетов. Хозяевами положения были молодые рабочие, студенты, учащиеся школ и техникумов, известные своей добровольной помощью группе реставраторов «Мир», члены совета по экологии и культуре. Кстати, за все время пикетирования на площади не произошло ни одного эксцесса, который требовал бы вмешательства милиции. Вряд ли оказался бы среди митинговавших и трусливый обыватель, и предусмотрительный карьерист. Напрасно было бы искать здесь и осторожного аппаратчика-службиста. Большинство, несомненно, составляли чистые, добросовестные юноши, искренне озабоченные потерями в национальной культуре.

«Англетер» и национальная культура? Да они примерно так же связаны между собой, как старый валенок с ясной Луной в зимнюю ночь. Председатель Ленгорисполкома, с которым я беседовал не один час, сказал в конце, будто отрезал:

— Все делалось правильно!

Один из пятерых делегатов, удостоившихся чести быть принятыми ответственными руководителями в Ленгорисполкоме, так рассказывал об этой встрече:

— Мы сели к большому столу напротив, и я подумал: все за этим столом любят свой город! Разве нет? Так неужели мы вместе не придем к заключению, что это большая потеря для города, а значит, и для всех нас, если подлинное историческое здание заменяют новым, муляжом? А тем более если речь идет о доме, где прошли последние дни любимого в народе поэта… И вдруг слышу: «Ребята, ну что вы так держитесь за этот третьеразрядный клоповник?» Значит, мы отстаивали клоповник? И все? Жаль, что эти слова произнес именно тот, кто мог распорядиться о приостановке сноса.