Читать книгу "Кто боится смотреть на море - Мария Голованивская"

Он открывает глаза.

– Который час? – спрашивает он у Франсуазы, которая сидит рядом на стуле в желтой маечке с длинными рукавами и в голубых джинсах. – Который час? – спрашивает он ее.

– Девять утра. Будем умываться?

Первое, о чем он подумал, пока Франсуаза им занималась, – что должен пересчитать прочитанные письма и понять, сколько осталось читать еще. Он чувствовал, что время его кончалось, и дочитать письма стало для него последней целью, которой он хотел бы успеть достичь. Он начал считать в уме: письмо отца, задушившего дочь, письмо-угроза, письмо сироты, письмо-упрек от философствующего шизофреника, письмо Христовой невесты, письмо стукача, письмо писателя, жаждущего славы, письмо о коте, стихотворное письмо, письмо с руганью, которое он не дочитал, да еще письмо, которое он не стал читать в день отъезда Марты, вчерашнее письмо. Получалось двенадцать писем. Он потянулся рукой, чтобы пересчитать вскрытые конверты, и в этот момент Франсуаза, брившая его, чуть-чуть его порезала. Он поймал пальцем бегущую по щеке каплю и был поражен цветом крови: она была бурой.

– Вам нужно сделать переливание крови, я уже договорилась об этом, – сказала Франсуаза, уловив его мысль.

– Только не сегодня и не завтра, – ответил он. – У меня есть срочное дело, которое мне нужно успеть закончить.

Франсуаза в своей желтой маечке была еще обворожительней, чем накануне, и он мучительно решал вопрос, поболтать ли с ней немного, потратив на это драгоценное время, или попросить уйти и приняться за письма. Он все-таки решил немного поболтать с ней, хотя само это слово «поболтать», которое он употребил мысленно, было сильным преувеличением реальности. Он говорил медленно, сухо и тихо, и как раз сегодня, произнеся первые слова, поймал себя на мысли, что не узнаёт собственного голоса. Это был не его голос, он лишь несколько раз в жизни слышал такие голоса: ими говорили умирающие. Но Франсуаза заговорила сама, прервав его скорее уже даже не мучительный, а усталый самоанализ, и сказала, что принесла ему обещанные книги.

Он взял в руки одну из брошюр. С обложки на него глядел улыбающийся молодящийся мужчина в голубом свитере под цвет глаз, седой, с очень короткой стрижкой. По цвету его лица можно было безошибочно описать любой его день в малейших подробностях: с утра пробежка, на завтрак овсянка на воде и апельсиновый сок, потом он отправлялся с аккуратненькой дорогой кожаной папочкой читать лекции. В аннотации говорилось, что это один из популярнейших лекторов, за последние двадцать лет выступивший более чем в шестидесяти странах перед более чем семью миллионами человек. Возвращаясь с лекции, он садился за постный обед вместе со своей единственной за всю жизнь спутницей, которая много помогала ему в его работе, а после обеда и короткого отдыха принимался за написание книг. Аннотация сообщала также, что он автор двадцати шести популярных книг, переведенных на многие языки мира. После праведных дневных трудов он выпивал вечером в компании жены и пары друзей-единомышленников несколько глоточков стимулирующего кроводвижение напитка и предавался ученой беседе или долго глядел из окна на тихие пустынные улицы своего маленького американского городка, где так же, как и повсюду, была по ночам луна, которую слегка загораживало или не загораживало очаровательное, похожее на барашка облачко.

Ласточка открыл наугад и попросил Франсуазу почитать ему вслух. Она с радостью согласилась. Ее интонации выдавали волнение и придавали всей сцене привкус особой торжественности:

– «Основание нашей веры – это не наши чувства, а Божьи обещания, данные нам в Библии, – медленно произносила она. – Христианин живет упованием на верность Самого Бога и Его Слова. Этот рисунок, изображающий поезд (она показала рисунок: паровоз, на боку которого было написано слово “факт”, и два соединенных с ним вагона, на одном было написано “вера”, на другом – “чувства”), символизирует христианскую жизнь и показывает связь между фактом, то есть Богом и Его

Словом, верой, то есть нашим доверием Богу и Его Слову, и чувствами – результатом нашей веры и послушания. Понятно, – продолжала Франсуаза, и в ее голосе зазвучали учительские нотки, – что паровоз может ехать и без вагонов. Однако было бы совершенно бесполезно пытаться тянуть поезд при помощи вагона. Подобным образом мы, христиане, не должны полагаться на наши чувства и эмоции, но мы возлагаем нашу веру на незыблемый авторитет Бога и Его Слова».

Ласточка хотел что-то сказать, но только нечленораздельный хрип вырвался из его горла.

– А хотите узнать, – оживилась Франсуаза, – как выглядит жизнь, управляемая человеком, и жизнь, управляемая Христом?

Он слабо кивнул.

– Вот смотрите, – почти чирикнула она и показала ему рисунок, где был изображен круг, в круге перевернутое русское «Г», буква «я», а за пределами круга – крестик. – Собственное «я» на троне, – указала Франсуаза мизинцем (перевернутое «Г» – это трон, догадался Ласточка), – Христос за пределами жизни, жизненные устремления исходят от самого человека… Вот эти разного размера кружочки внутри шарика видите? Это жизненные устремления…

– Я, признаться, и не разглядел их, – покаялся Ласточка.

– Ну вот, – пропела Франсуаза, – устремления, шарики эти, исходят от самого человека, что часто приводит к разочарованию. А вот этот рисунок символизирует жизнь, управляемую Христом.

Он приподнял голову и взглянул на рисунок. В центре круга на троне, как он теперь понимал, стоял крошечный крестик, «я» находилось у правой ножки трона, и от трона во все стороны равномерно расходились такие кружочки на палочках, сильно напоминавшие сперматозоиды.

– Христос на троне вашей жизни, вот он, – Франсуаза указала все тем же ноготком на мизинце, – «я» уступило место Христу, и жизненные устремления исходят от Христа, что соответствует Божьему замыслу. «Какой круг лучше изображает вашу жизнь? – прочла Франсуаза надпись под картинками. – Какой из них вам хотелось бы избрать?»

Ласточка попросил у Франсуазы брошюру и еще раз взглянул в глаза гладковыбритому голубоглазому красавцу, изображенному на обложке. Отвращение к нему тут же переродилось в чисто физиологическое чувство тошноты, но, конечно же, он не сказал этого Франсуазе, а, сославшись на усталость, попросил уйти ненадолго под предлогом, что ему хочется чуть-чуть вздремнуть.

Она вышла и, подождав немного, принялась кому-то звонить. Она звонила также и вчера, он слышал это сквозь сон, подробно докладывала кому-то о его состоянии.

– Плох, слаб, – говорила она почти шепотом, – кишечник блокирован, пьет, но совсем немного, сон довольно спокойный, четыре укола в сутки. Нет, пока без увеличения дозы. Когда начинаются боли, просит сам.

«Кому она может все это рассказывать? Кому может быть это интересно?» – задался вопросом

Ласточка, но тут же и отвлекся, поскольку главной его задачей было успеть прочесть письма.

Он вскрыл очередное письмо и хотел было приняться читать, но буквы расплывались у него перед глазами. Текст был написан фиолетовыми чернилами на тетрадном листе в клеточку, не крупно и не мелко, но строчки слишком тесно прилегали друг к другу (надо было одну клеточку оставить, подумал он по-школьному). Он силился и тер глаза и решил на мгновение зажмуриться и полностью расслабиться, чтобы затем собрать все силы для чтения. Он проделал это, и буквы расплывались уже меньше, но только все время прыгали, прыгали и танцевали, водили хороводы и кружились на одном месте. В отчаянии он обхватил голову руками и сжал пальцами виски. Он умолял буквы остановиться, и в какой-то момент они, кажется, немного сжалились, смилостивились: они продолжали движение, но не такое активное, они продолжали перепрыгивать из слова в слово, но все-таки уже можно было догадываться, что это было за слово, и он, истекая потом от напряжения, для верности медленно произнося слова вслух, начал читать: