Читать книгу "Небесный Стокгольм - Олег Нестеров"

Вот так. Пора было идти в Телетеатр.

* * *

Они стали спешить. Понятно почему. Теперь передача в сетке, она на первой программе, и за пять минут нужно сделать тридцать шуток. Или пять за одну. Причем высшего качества: за твоей спиной город или республика. И сто миллионов у экранов.

Шахматные часы. Включил, сделал ход, нажал. Видно, что они используют домашние заготовки, как гроссмейстеры. На все случаи жизни. Дебют четырех коней. Защита Алехина. Белградский гамбит.

Впечатление, что у них поставленные и отрепетированные номера. Вообще впечатление, что все отрепетировано. Начался театр юмора. Театр и спорт.

Играют профессионалы, специалисты в области остроумия.

И опять стена, отделяющая сцену от зала.

Похоже, что импровизации вообще не осталось. Как вообще можно импровизировать в таких условиях – пять шуток в минуту? А им нужно уложиться.

Уложить импровизационную передачу в прокрустово ложе сетки.

Нет шансов.

Нет импровизации.

Нет Клуба.

Здравствуй, любимое телеразвлечение страны – ежемесячная развлекательная передача КВН!

Ведущий хороший. Как рыба в воде. Худенький, встрепанный как воробей. Но держит все уверенно, молодец. Видимо, такой и нужен.

Блестящие шутки, которые теперь могут работать вне контекста. Поэтому они и расползаются с сумасшедшей скоростью по стране, судя по «объективкам». Это уже не «шутки в компании хороших друзей», только им и понятные. Это уже сами по себе шутки. Которые может взять любой и использовать по назначению. Рассказать в курилке, в метро, прошептать на ухо любимой в трудный момент.

Но Клубу конец.

Но ведь это совсем не то, о чем он когда-то говорил Филиппычу. Вопрос: он сам здесь при чем или ни при чем? Или это превратности судьбы? И узнает ли он об этом когда-нибудь?

Меньше импровизации, больше театрализации…

И наверное, самое печальное. Теперь зритель, включив телевизор, не увидит там того, кому хотелось бы подражать.

* * *

В Москве впервые шла неделя шведских фильмов.

Белка, видимо, укрепила свое положение в киноиндустрии и могла раздобыть столько билетов, сколько было нужно, почти на любые сеансы, за исключением трех дней в «Ударнике», где шел Бергман – «Земляничная поляна», «Лицо», «Вечер шутов». Туда достать пригласительные простому смертному было невозможно.

Настя всю неделю танцевала, Вера уже никуда старалась не ходить, и Антон в знак солидарности оставался дома. В какой-то момент к ним присоединился Эдик, приехавший в очередную командировку. Компания у них получилась, как в песне – «Мандолина, гитара и бас», три парня и девушка.

От фильмов впечатления были странные.

Может, солнца им не хватало или витаминов, но были они какие-то вялые. Дух не захватывало.

С очередного просмотра они просто сбежали и уселись в буфете кинотеатра. Тут же был тир, и Петя даже встал пострелять, не мог успокоиться:

– Скукота.

– Муть какая-то, – согласился Эдик.

– Ну, и где шедевры? – спросил Кира. Он тоже взял ружье. – Где ваше «скандинавское чудо»? Или оно только на жирность молока распространяется?

– У Бергмана были шедевры. В «Ударнике», – расстроилась Белка.

– Да ладно, одним Бергманом не прикроешься. Все это ни при чем.

– А что при чем?

– Я другого и не ждал. Не могло быть по-другому.

– Это почему?

Кира стрельнул в мельницу, и она закрутилась. Петя старался уложить весь ряд уток, но не очень получалось.

– Шедевры от равенства не рождаются. Все в мире происходит от неравенства. И сам мир родился от неравенства. Свет от тьмы отделился. Неравенство – это основа существования всякого строя, от гитарного до космического, оно рождает любое творческое движение. А любое творческое движение, в свою очередь, тоже порождает неравенство, возвышает, выделяет из толпы. От неравенства родился мир. И человек. Требование равенства – требование обратного движения, к исходному хаосу, к небытию. Это вообще самое страшное, что можно себе представить – отрицание смысла всего творческого мирового процесса. Равенство – это зло. Социализм с любым лицом – это зло.

Кира расстрелял мельницы, они закрутились, все как одна. Теперь пошли совы.

– А как же мысль, что все равны перед Богом? Это не уравнивание? – спросил Эдик.

– Ты же математик, это разные измерения. Христианское равенство душ целиком в духовной плоскости, а мы говорим о материальной. Для христианского сознания абсолютную ценность имеет только душа, а земные блага и сама земная жизнь такой ценности не имеют.

С совами было покончено. Зайцы замерли в ожидании.

– А при чем здесь шведские фильмы? – спросила Белка.

– Социализм, даже такой прекрасный, как шведский, требует однородности общества. Чтобы оно было упрощенным. Якобы для того, чтобы личность в нем развивалась. Цветение личности там связано с отцветанием общества и самого государства, все спокойно-гладко и предсказуемо. И от этого уравнивания ждут блага для всех и для каждого.

Зайцев не осталось, по углам остались волк и медведь.

– Но вспомните эпоху Возрождения – ведь это была эпоха огромных неравенств и одновременно эпоха сложного цветения, как общества, так и личности. Именно она породила расцвет гениев. А уравнивание всех и всякого, все, что несет с собой торжество демократии, это угасание личностей, творческих и ярких.

Все звери погибли.

– То есть чем хуже, тем лучше? Будем в говне жить и шедевры из него лепить? – поставила вопрос ребром Белка. – Радикальный ты, Кира, сегодня. Начитался кого-нибудь опять. А я хочу быть счастливой. Только и всего. Желательно каждый день.

– Получается?

– Не всегда, но я стараюсь.

– А я иногда сижу вечером и думаю, какой же бестолковый день, – вздохнул Эдик. – Что-то сделал, что-то нет, что-то там получилось, что-то нет. А еще самое неприятное, когда не знаешь, получилось или нет. И для чего все это. Но я вспоминаю машинные коды и успокаиваюсь.

– Это как? – не понял Петя.

– В кибернетике мы оперируем двумя состояниями: ноль и единица. Называется двоичное исчисление. Из нулей и единиц складываются команды, из последовательности команд – программы. Из последовательности программ – большие структуры. И когда смотришь на свой день как на поток нулей и единиц – то, что произошло или не произошло, что получилось или нет, – ясности нет никакой. То ли да, то ли нет… Разложи итог любого своего дня, он прочитается так: да, нет, нет, да, нет, да, да, нет, нет… Получилось, не получилось – фиг его знает. Полный бред. И в голове бред, когда по нулям и единицам ползаешь. А если чуть отодвинуться и мысленно попытаться увидеть в потоке нулей и единиц кодовое слово – команду, а потом и последовательность команд – свою программу, вот тогда ясность наступает. Даже когда сегодня одни нули. А если повезет и отодвинешься еще дальше, прочтешь и всю свою последовательность программ.