Читать книгу "Зачистка - Алексей Гравицкий"

Мун снова поднял бинокль и принялся разглядывать окрестности. Хреново выходит. Где проблем не ждали, там-то они и всплыли. Расслабился рано. Чёрт.

— Чего делать-то будем? — буркнул Снейк.

— Да в чем проблемы-то? — взвился вдруг Игрок. Бородатый схватил его за плечи и зажал широченной ладонью рот.

— Не ори, — тихо попросил он, сурово сверкнув очами, и ослабил хватку.

Отпущенный Игрок посмотрел с привычным для него раздражением. Отошел в сторону.

— Я не ору, — сказал тихо, отойдя на такое расстояние, где уж точно никто не достанет. — Только чего бы не выйти на дорогу и не пойти тихо-мирно вперед?

— Ты дурак или прикидываешься? — искренне удивился Снейк.

— Да пусть идет, — рыкнул вдруг Мунлайт, которому все это порядком надоело. — Слышь, Сберкнижка, мы тебя к кордону привели, деньги ты заплатил. Охота — топай на все четыре. Выходи на дорогу и шуруй тихо-мирно, куда хочешь, если тебе жить надоело.

— Да пожалуйста, — небрежно отмахнулся белобрысый. И прежде чем сталкеры успели что-то сообразить, резко выбежал из-за деревьев на открытое пространство. Снейк взвыл и схватился за голову. Мун тихо и емко выматерился. Теперь оставалось только наблюдать за развитием событий со стороны.

Игрок двигался резвой походкой. Он отошел совсем недалеко. Всего шагов на пятнадцать от спасительной тени деревьев. Муну показалось на секунду, что дурак одумается и вернется, но не тут-то было.

Белобрысый вскинул руку и приветственно замахал той группе армейских, что прогуливалась вдоль железнодорожного полотна.

— Идиот, — безнадежно махнул рукой застывший рядом в напряжении Снейк.

Игрок тем временем продолжал махать руками, пока его не заметили с насыпи. Мунлайт ждал, что оттуда раздастся очередь, но автоматы молчали. Кто-то из армейских даже махнул рукой в ответ.

— Все, пора рвать когти, — тихо произнес седой, поворачиваясь к приятелю, не совсем понимая ещё, что происходит.

И так и застыл на полуслове. Снейк стоял на том же месте, но лицо его было настолько мрачным, что Муну сделалось не по себе. Он вопросительно посмотрел на бородатого. Тот вместо ответа стрельнул глазами куда-то в сторону.

Предчувствие рванулось наружу, выступило на спине мерзким липким потом. Ещё не понимая, что произошло, Мун осторожно посмотрел туда, куда указал взглядом бородатый. Там в десятке шагов от них между деревьями стояли четверо солдат с автоматами и держали их на мушке.

Слова кончились не только у него, но, по всей вероятности, и у Снейка. Солдатня тоже разговорчивостью не отличалась. И не двигалась. Вояки застыли, как манекены или фигуры из музея мадам Тюссо. Молчание затягивалось и от этого вдруг стало жутко смешно.

— Fuck off and die! Time to say goodbye, — пропел седой и расхохотался.

— Спокойно, — ворвался в ситуацию ставший до боли знакомым за последние два дня голос.

Мунлайт обернулся. Игрок снова был с ними. Только вел теперь себя несколько иначе. В его движениях прибавилось уверенности. Ушла растерянность, ушла неуютность и раздражение. Сейчас он был хозяином ситуации, и от этого его распирало. Человек в знакомой обстановке, в привычной ситуации, в своей тарелке — другой человек.

Вот оно, осенило вдруг, все это время у белобрысого был вид человека, севшего не в свои сани.

Игрок подошел ближе, но все же сохранил между собой и сталкерами расстояние шагов в пять. Видимо, опасался за свое здоровье, вдруг кто из проводников осерчает и раскрасит вторую половину лица. Что ж, разумно.

— Спокойно, — повторил Игрок. — Это свои.

— Кому свои? — недовольно пробурчал Мун.

— Мне, — коротко ответил белобрысый. — И вам, если вы беретесь выполнить основную часть работы. Вы ведь беретесь?

Интерлюдия

Если бы я мог поговорить с отцом, я бы спросил его, что такое человек. А еще — что такое человечность. Я давно заметил, что это неравнозначные понятия. Казалось бы, одно должно характеризовать другое, быть его отличительной чертой, раз уж два этих слова имеют общее звучание, но нет.

Я не до конца понимаю это. Я вообще многое не понимаю до конца. Я вообще многое не понимаю.

Как можно быть бесчеловечным, будучи человеком?

Или как можно любить и делать больно?

Я знаю, что можно. Чувствую это. Помню. Но не понимаю. Возможно, надо было вырасти в другом месте, в иных условиях, чтобы понять это. Или же надо было успеть спросить об этом отца.

Это было бы познавательно. Разговор о человеческом естестве. Что естественно, а что нет. Насколько естественное для меня естественно для нормального человека.

Естественное, естество.

Мне нравится повторять похожие слова. Не вслух, а про себя. Есть в этом что-то такое мистическое.

Если долго вслушиваться в звучание слова, можно сойти с ума?

Если долго вслушиваться в звучание слова, можно понять суть вещей?

Я могу долго повторять что-то. Повторять слова, повторять мысли, но с ума пока не сошел и сути не понял. Может быть, я просто повторяю недостаточно долго? Долго — это сколько?

Мне не нравятся разные слова. Я не так много знаю разных слов. Да и зачем? Чтобы передать суть, достаточно немногих слов. Многие слова запутывают. Люди говорят, они дают оттенки. Мне думается, что эти оттенки нужны людям лишь для того, чтобы уйти от сути. Спрятать за словами главное. Сделать из главного не главное.

Если повторять одно слово и вслушиваться в его звучание, можно понять суть.

Если говорить много слов об одном и том же, суть потеряется.

Вот суть человека — странная вещь. Она как речь. Или как стекло.

Если одно слово, то суть проста и понятна.

Если много слов, то есть оттенки, но нет сути. Смысл размывается и теряется.

Если одно стекло, то через него видно насквозь.

Если на стекло оседает грязь, грязь размывает вода, или просто кто-то долго тычет пальцем, показывая: вот оно — оно прозрачно и просто, то стекло мутнеет и ничего не видно. И уже не прозрачно. И не просто что-то разглядеть.

Мне кажется, если бы люди смотрели на суть и обращались к сути, было бы проще и честнее.

Я заметил, что люди не всегда честны. Откуда берется эта нечестность? Может быть, от страха, что суть твоя прозрачна и каждый может ее углядеть? Может быть, от этого напускается туман, размывается смысл и теряется суть?

Но неужели это так страшно, когда каждый видит, кто ты есть на самом деле?

Или страшно, что это толкает быть чище, честнее, прозрачнее?

Неужели это такой большой труд — сохранить свою чистоту? Неужели размывать и затуманивать суть проще?