Читать книгу "Лубянка. Подвиги и трагедии - Николай Лузан"

Павел Анатольевич так вспоминал об этом. С началом войны и назначением его руководителем Особой группы при наркоме НКВД СССР первый вопрос, который ему пришлось решать, был кадровый. Задачи, поставленные перед новым подразделением, под силу были только профессионалам высочайшего класса. В связи с этим он обратился к Берии с просьбой об освобождении из тюрем и лагерей оставшихся в живых бывших сотрудников, в частности Серебрянского. Разговор с наркомом тогда был коротким: «Вы уверены, что он нам нужен?» — «Да!»

Павел Анатольевич верил не только в Серебрянского, но и в других уцелевших от репрессий боевых товарищей. Начавшаяся вскоре война сняла с них все абсурдные обвинения и вернула в строй. Но это произошло только в июле 1941 года, а тогда, осенью 1938 года, грозовые тучи сгустились и над ним самим.

Еще летом ничто не предвещало угрозу. После более чем двухлетней полной риска работы среди оуновцев и выполнения задания, связанного с ликвидацией их главаря Коновальца, возвратившись в Москву, он был обласкан начальством и представлен к заслуженной награде — ордену Красного Знамени и назначен на должность помощника начальника ИНО. Казалось бы, теперь перед Павлом Анатольевичем открылась перспектива блестящей карьеры, но здесь его коллеги нанесли удар, которого он вовсе не ждал.

В то суровое и безжалостное время, когда во имя призрачных идеалов приносились в жертву тысячи человеческих жизней, одна из них на весах вождей ничего не стоила. Награды и прежние заслуги не имели значения, если на тебя пала тень подозрений в отходе от генеральной линии партии или недостаточной преданности вождю. Мимолетно оброненное не осторожное слово, поездка на дом, пусть и деловая, к заболевшему руководителю, как оказалось, «пробравшемуся в органы врага», и даже пассивное участие в работе редколлегии стенной газеты отдела или управления могли послужить веским основанием для обвинений в пособничестве изменникам.

Так, собственно, и произошло с Павлом Анатольевичем. За время его отсутствия очередная партийная метла принялась вычищать «замусоренные враждебным элементом» органы государственной безопасности. Новый назначенец Сталина, бывший член Центральной комиссии по чистке партии, заведующий отделом руководящих партийных органов ВКП (б) Ежов в короткий срок жестоко и безжалостно расправился со своим предшественником Ягодой, обвинив его, а с ним и всю верхушку НКВД в очередном «террористическом заговоре против т. Сталина», а затем взял в ежовые рукавицы органы и всю страну. Начавший давать сбои ГУЛАГ пополнился миллионами новых безвинных жертв, и северные стройки снова ожили.

Волна репрессий докатилась и до святая святых — разведки. Вследствие этого работа центрального аппарата и его оперативно‑боевых звеньев, закордонных резидентур, оказалась парализованной. Вновь назначенные начальники и оперативные работники порой не успевали вскрывать сейфы и принимать дела, как уже попадали в черные списки «врагов народа», число которых с каждым новым днем росло, словно снежный ком, и затем отправлялись в камеры внутренней тюрьмы. В отделах и управлениях наркомата проводились бесконечные партийные собрания и заседания парткомов, на которых будущие жертвы «срывали маски» и с исступлением клеймили очередных «врагов народа».

В эту чудовищную воронку был втянут и Павел Анатольевич. Произошло это вскоре после представления коллективу 5‑го отдела (ИНО) ГУГБ НКВД СССР нового начальника В. Деканозова, сослуживца Берии еще по работе в Закавказской ЧК, занявшего кресло очередного «врага народа» Пассова. В своем вступительном слове он пообещал беспощадно бороться с врагами, проникшими в советскую разведку, а дальше все пошло по накатанной колее. Бывшие подчиненные Слуцкого, Шпигельглаза и Пассова спешили откреститься от них и засвидетельствовать свою преданность новому назначенцу партии. В те минуты их, видимо, занимала одна и та же мысль: не оказаться следующими в списке «врагов народа». И здесь совершено неожиданно для Павла Анатольевича прозвучала его фамилия.

Первым в него бросил камень старый сослуживец, которого он знал еще по работе в ОГПУ Украины, А. Гукасов. Перед этим он, как и положено, покаялся, что не разглядел в своих бывших начальниках «замаскировавшихся врагов», заклеймил их позором и затем вдруг обрушился с обвинениями на Павла Анатольевича. То, что говорил Гукасов, трудно назвать даже абсурдом. Он напомнил присутствующим про дружеские связи Судоплатова с разоблаченными «врагами» Шпигельглазом и Слуцким, про то, что в Москву его выдвинул не кто иной, как другой «враг народа», Балицкий (до 1933 года являлся руководителем ГПУ на Украине, а затем заместителем председателя ОГПУ СССР. В 1937 году был репрессирован. — Прим авт.). Не оставил он без внимания пассивное участие Павла Анатольевича в стенной газете отдела, разоблачавшей «врагов народа», и усмотрел в этом пособничество им. Что в тот момент двигало Гукасовым? Видимо, страх, так как за ним самим, с точки зрения новых чистильщиков органов, водился грешок — связи с разоблаченными «врагами» в НКВД Украины. Но, наверное, не только страх, но и указание нового начальника, Деканозова, начавшего самоочищение отдела. Новая метла спешила вымести «затаившихся врагов» и блеснуть наверху хорошей отчетностью, но делала это более тонко, чем при Ежове, когда вниз просто спускалась разнарядка: сколько и какой категории изменников, террористов и вредителей необходимо вычистить.

Вслед за Гукасовым и другие сотрудники принялись соревноваться в обличении дежурной жертвы. Спасая себя, они искали рядом крайнего и припомнили Павлу Анатольевичу все:

«преступную связь» с бывшим начальником ИНО Слуцким; старую дружбу с семьей Соболь, в свое время рекомендовавшей его на службу; пассивное участие в работе редколлегии стенной газеты, клеймившей на своих страницах «врагов народа».

В приступе шпиономании они припомнили ему пребывание в плену в течение нескольких дней у генерала Шкуро. При этом никого не интересовало, что добровольцу Красной армии Павлику Судоплатову тогда шел всего тринадцатый годок. Это уже было не важно. Не имело значения даже то, что совсем недавно, смертельно рискуя, он выполнил важнейшее задание Советского правительства и ликвидировал второго по важности после Троцкого врага — лидера ОУН Коновальца. Система требовала новых жертв, а кто, как не он, выдвиженец «врагов народа» Балицкого и Слуцкого, подходил на эту роль. Заработала хорошо налаженная и знакомая ему схема уничтожения человека, которая еще до ареста морально и психологически ломала свою жертву.

Впоследствии в своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы» (стр. 98) он так вспоминал об этом:

«Я чувствовал себя подавленным. Жена тоже сильно тревожилась, понимая, что над нами нависла серьезная угроза. Мы были уверены, что на нас уже есть компромат, сфабрикованный и выбитый во время следствия у наших друзей. Но я все‑таки надеялся, что, поскольку был лично известен руководству НКВД как преданный делу работник, мой арест не будет санкционирован. В те годы я еще жил иллюзией, что несправедливость может быть допущена к члену партии лишь из‑за некомпетентности или в силу простой ошибки…»

Вскоре он понял всю наивность своих заблуждений и с горечью признавал: