Читать книгу "Полина Прекрасная - Ирина Муравьева"

– Ответите мне! – не понимая даже до конца того, что он произносит, выдохнул Иван Петрович. – Вы так не уйдете, я вас разыщу!

Атаман приподнял маску, и Иван Петрович узнал того самого молодого человека жгучей наружности, которого он встретил месяца три назад в доме князей Ахмаковых. Еще тогда он запомнил, как этот жгучий молодой человек, расталкивая гостей, бросился за нею, и она, скользнув по безумцу рассеянным взглядом, исчезла, как будто растаяла. Тогда он и не успел как следует разглядеть лица его, но черные, вьющиеся, как у арапа, волосы и черно-сизые, с яркими белками глаза врезались в память.

– И вы мне ответите, не сомневайтесь! – близко наклонившись к Ивану Петровичу, прохрипел атаман.

В танце началось замешательство: партнерша Ивана Петровича с увядшими плечами неловко приседала на одном месте, как это делает иногда курица-несушка, если зашедший в курятник ребенок хватал ее, бедную, и от неловкости уже раздавил в яйцеводе яйцо. Князь Голицын, шедший в первой паре со своею величавою княгинею, успел вовремя заметить случившееся: передав жену в руки одного из новгородских витязей, он быстро и ловко развел противников и, подхватив под руку жгучего молодого атамана, увел его вовсе из залы.

Иван Петрович бросился вниз по устланной ковром лестнице, выскочил на улицу, и через минуту быстрые и сильные ноги несли его домой, в Подкопаевский переулок. Он понимал, что утром последует вызов, и радовался этому, как дитя. Ничего другого он и не желал себе, кроме быстрой смерти. При этом потребность раздавить, как давят иногда не заслуживших казни насекомых, – да, именно так: раздавить атамана – пожаром горела внутри. Он точно хотел умереть. Но умереть с одним условием: чтоб одновременно погиб его враг. Теперь он понимал, что княгиню Ахмакову с этим врагом его связывали те же самые отношения, которые связывали княгиню и с ним самим, что черноглазый, со вьющимися, как у арапа, волосами запорожец точно так же, как он, и ползал, и плакал, и били его, и так же щипали его, и кусали, и так же его целовали бессчетно, и так же в конце концов бросили. Вот что! И как его, бедного, не пожалеть? Когда он прошел тот же путь на Голгофу, который прошел наш герой? Да, загадка…

Любезный читатель! Какая загадка? Опомнитесь. В чем она? Ведь человек не просто так жаден. Он жаден вне смысла. А что это значит? А я вам отвечу. Вы, может быть, думаете, что человек не любит делиться своими деньгами, невестами, женами и ископаемыми? (Имею в виду лишь полезные, кстати!) Ан, нет! Он устроен иначе, сложнее. Бывает, что невмоготу поделиться своим унижением, очень бывает. Бывает, что даже тоску и кручину нельзя поделить, а не то что подругу! А стыд? Стыд забыли? Ну, то-то. Продолжим.

В половине седьмого утра на двери Ивана Петровича, не спавшего в эту ночь ни секунды, зазвонил колокольчик. Федорка пропустил в прихожую белобрысого и веснушчатого офицера, который назвался бароном Фридериксом и сообщил, что он имеет честь присутствовать на дуэли господина Белкина с господином Азариным в качестве секунданта последнего. Пришел сообщить лишь условья дуэли. Иван Петрович сказал, что он на все согласен и просит полчаса времени, чтобы слуга его успел отнести записку господину Мещерскому, коего Иван Петрович Белкин приглашает быть секундантом со своей стороны.

Опускаем утомительные подробности этого разговора и переносимся в спальню мирно спящего в Грунечкиных объятьях ближайшего друга героя. Никогда не поверил бы Ипполит Мещерский тому человеку, который еще неделю назад сказал бы ему, что и в супружестве бывают приятные стороны. (Читатель со мной согласится, что их не бывает!) Возьмем, например, переезды на дачу. Все эти кастрюли, коробки и пледы! Ну, ладно там дача. А деторожденье? Пока их, несчастных, родишь, воспитаешь, пока им утрешь их носы и проверишь, как он, этот отпрыск, усвоил законы какой-нибудь хоть географии, скажем! А, кстати, к чему их вообще усваивать? И так можно жить. По законам природы.

Короче: Мещерский боялся смертельно. Готов увезти был, готов обесчестить, купить на Кузнецком французскую шляпку, готов был платить за квартиру, но не… Вы поняли все, мой любезный читатель!

Оказалось, что он вовсе ничего не смыслил ни в жизни, ни в лучших ее наслажденьях. Оказалось, что приятнее всего засыпать именно в своей постели, не опасаясь того, что в любую минуту в спальню может нагрянуть разгневанный, хоть и законный супруг. От коего нужно сокрыться в шкафу и даже чихнуть там нельзя: враз отыщут. А нынче? Входи и ложись. А там уже, вся в кружевах, твоя Грунечка. И глазки блестят у лукавой чертовки! Потом еще можно и поговорить. Лежишь, утомившись, и гладишь за ушком, а сам не спеша рассуждаешь о чем-то. Как нам обустроить Россию, Америку. Она тебя слушает, вся замирая. Потом ты ей что-нибудь бухнешь такое! К примеру: «Скажи мне, душа, а вот ранят меня да и принесут без ноги в эту спальню, ты как в этом разе поступишь?» Она зарыдает, начнет уверять, что ей он любой, даже и без ноги, в сто крат драгоценней всех этих двуногих!

Новые горизонты бытия и сознания распахнулись перед Ипполитом Мещерским, и даже когда Грунечка сообщила ему, что на следующей неделе они отправляются на воды в Европу, а после должны перевезти к ним в столицу папашу-смотрителя, чтобы папаша не спился в медвежьем углу и не помер, – он даже и с этим со всем согласился. Ну, воды так воды. И даже папаша отнюдь не помеха семейному счастью.

Вчера проговорили с Грунечкой далеко за полночь. Грунечка пеняла ему на необдуманные расходы и грозилась сама заняться счетами. Он лишь умиленно поддакивал: вот, кажется, крошка, совсем ведь девчушка, а как рассуждает! Когда они наконец замолчали, и Грунечка заснула первой, и личико нежно раскрылось губами, и пряди волос его обволокли, и стало все вместе похоже на розу, и он, чуть дыша, взял цветок сей в ладони и тихо сложил его рядом с собою на той же удобной, семейной подушке, а сам лег, прижавшись к ней, и захрапел, ему, Ипполиту, приснился вдруг сон. Весьма, кстати, странный и очень нелепый. Он увидел своего друга Ивана Петровича Белкина в том возрасте, в котором они вместе играли в пятнашки, будучи соседями. Девятилетний Иван Петрович в хорошенькой белой рубашечке бежал по цветущему лугу с сачком, ловя очень странную птичку. Всмотревшись, Мещерский разглядел, что это не птичка, а бабочка вовсе, но только большая, со злыми глазами. Она и вела себя как-то загадочно. Скосив на невинного мальчика взгляд, она давала ему приблизиться вплотную и тут же, взмахнув ярко-черным крылом, опять улетала. Иван Петрович, залитый слезами отчаянья и желания завладеть именно этим садовым насекомым, бежал, спотыкался и падал. Хорошенькая рубашечка его была вся испачкана землей и местами позеленела от травы, но он не сдавался: бежал и бежал. Когда же он упал в очередной раз, то к нему бросились какие-то люди, принялись поднимать его и что-то очень быстро говорить, но Иван Петрович уже не шевелился и лежал как мертвый.

На этом жуткий сон оборвался, Мещерский проснулся в холодном поту. Грунечка по-прежнему крепко спала, но солнце уже било сквозь шторы, и ясно было, что там, на улице, загорается теплое весеннее утро. Слуга постучал осторожно в дверь спальни. Барин вышел к нему в темно-синем халате с золотыми кистями. Слуга доложил, что его дожидаются по важному делу, и протянул карточку. Фамилия на карточке была незнакомой. Мещерский сполоснул лицо над фарфоровым тазом и велел просить. Неприятной наружности веснушчатый господин представился и сообщил, что намерен выполнять обязанности секунданта на предстоящем поединке господина Белкина Ивана Петровича с господином Азариным Евгением Урбеновичем. Одновременно с этим сообщением Мещерскому протянули и записку от друга его со следующими словами: «Умоляю тебя не отказываться».