Читать книгу "Сироты небесные - Ирина Андронати"

Двенадцать человек из тех, кого Одинцов назвал командирами и у кого теперь на рукавах были красные повязки, а на шеях – белые галстуки, спустились вниз и встали редким строем. К ним сразу стали подходить люди – по одному, по двое, по трое, – представляться и строиться за спинами командиров в колонны по четыре.

– А когда оружие давать будут?! – закричал кто-то.

– По поводу оружия, товарищи! Оружие выдадим сейчас. Но! Чтобы знали и чтобы потом не было недоразумений. Взяв в руки оружие, вы становитесь военными! И обязаны беспрекословно выполнять приказы! Какими бы идиотскими они вам ни казались! За неисполнение приказа в боевой обстановке – расстрел на месте. Повторяю: расстрел на месте. Кто не желает на таких условиях вступать в дружину, может уйти сейчас. После выдачи оружия это будет расцениваться как дезертирство. То есть – поражение в правах и высылка. Ещё вопросы есть?

– Да какие вопросы, давай ружья!

– Ружья давай! – подхватило сразу много голосов.

– Соблюдать спокойствие! – рявкнул Одинцов. – Оружие получают сформированные подразделения. Первое отделение, Шумбасов!

– Шестнадцать человек, товарищ командир!

– Марш в оружейный склад!

– Отделение, за мной – бегом!

Цепочка людей скрылась за углом.

– Второе отделение, Беркович!

– Двадцать ровно!

– В оружейный! Третье отделение…

Видимо, появились запоздавшие командиры. Они о чём-то быстро переговорили с Одинцовым, один остался возле него, а трое – все девушки – отбежали в сторонку и тоже стали принимать в армию. Одна из них была Белка Низамутдинова, пионервожатая в школе. И Артурчик, естественно, пошёл к ней.

– Маловат, – сказала она с сочувствием. – Сильный, но лёгкий. У ружья знаешь какая отдача? Подожди, сейчас Поленов прибежит, он связистов формирует. Или иди к Ляшко, это ещё лучше – в ракетчики. Там ты сможешь. А здесь – ну никак.

Вернулся возок. Милиционер, не выходя из него, крикнул:

– Скорее! Идут больницу громить! Там их сотни! Сотни!

Потом он упал. К нему подбежали, перевернули. Спина вся была в крови – не испачкана, а густо залита. Чёрные сгустки отваливались и падали, как куски свежей печёнки.

Больница, подумал Артурчик.

И, скользким вьюном крутнувшись в толпе, он выскочил за ограду, взбежал по мосткам – и понёсся: мимо торжков, мимо Мемориального дома, мимо памятника Высоцкому…

И нос к носу столкнулся со Стрельнутым. С ним было ещё трое.

– Ты куда? – спросил Стрельнутый озабоченно.

– В больницу! Там Спартак лежит…

– Не ходи, наверное, – сказал Стрельнутый. – Плохо в городе. Знаешь, что было?

– Знаю! Пан Ярослав Тугерима от дочери отгонял…

– Да нет, сегодня. Судью Сугорака убили, вот что. И кто теперь главный, неизвестно. Вроде как Тугерима отец. А он же вот… – и Стрельнутый показал рукой, в каком состоянии у Тугеримова папаши мозги. – Хочет вас всех перебить. Давно хочет, только скрывал раньше. Их много таких было. Давай мы тебя спрячем, пока всё не кончилось.

– Не могу, – сказал Артур. – Там брат. В больнице. Они идут громить больницу!

– Нет, – сказал Стрельнутый. Оглянулся на своих. Те стояли с непроницаемыми лицами, и только глаза метались. – Пошли вместе. Тачок – наш человек. Нельзя, чтобы плохо было.

– Я не пойду, – сказал один.

– Оставайся, – махнул рукой Стрельнутый. Артурчик знал, что этого человека для Стрельнутого больше не существует.

И они понеслись вчетвером.

Подбежали к больнице сзади в ту минуту, когда спереди уже били стёкла и ломали дверь. Подсадив друг друга, залезли на широкий карниз, оттуда с помощью заброшенной «партизанки» – в окно третьего, верхнего, этажа. Больница была одним из трёх зданий, которые не выросли сами, а были построены из дерева и кирпичей. Больница, обком и тюрьма.

В коридоре была толпа больных – местные и земляне вперемешку. Доктор Вейцель говорил, что между ними нет разницы, и лечил всех. Его ругали: больница содержалась исключительно на средства земной колонии. Он стоял на своём.

Кричали здесь и кричали внизу. Артурчик с друзьями протолкался к лестнице. Несколько милиционеров и несколько врачей сооружали баррикаду.

– Наши уже идут! – крикнул Артурчик, чтобы подбодрить.

Они сбежали на второй этаж и стали искать палату Спартака. Не эта, не эта, не эта… Ага, вот она.

Брат лежал худой и очень красный. Руки его были широкими бинтами прихвачены к кровати, и к сгибу левой руки шёл чёрный резиновый шланг от большой стеклянной бутылки. Бутылка до половины была наполнена какой-то мутной жидкостью.

– Спартак!

Он не пошевелился.

– Что вы тут делаете? Вы кто?

В дверях стояла медсестра тётя Тоня.

– Брат, – сказал Артур.

– А, точно. Узнала. Что делать собрались?

– Ну вот…

– Вынести хотели, – сказал Стрельнутый по-русски. – Поздно.

– Бегите сами, – сказала тётя Тоня. – Проскочите.

– Тётя Тоня, – сказал Артур, – уберите эту резину… – и потом: – Взяли, ребята.

Брат был лёгкий, как будто высох. Они завернули его в простыни и одеяла – получился свёрток. Можно было нести даже вдвоём.

Внизу на лестнице ударили выстрелы: два и ещё два. Это было так оглушительно, что после показалось: настала тишина.

В этой тишине на лестнице рубились насмерть.

И снова ударили ружья – в самую гущу тел. И пули, и картечь – всё находило свою цель. Наконец те, кто уцелел, бросились назад.

Первый приступ отбили.

Уцелели два милиционера и один врач – из тех, кто взял в руки оружие. Остальные были серьёзно ранены, их унесли перевязывать. Мёртвого милиционера положили в коридоре второго этажа.

– Пошли, – сказал Артур.

Один из друзей Стрельнутого согнулся пополам – его рвало.

– Где же ваша помощь? – судорожно спросил кто-то.

– Идут, – сказал Артур, и как бы в подтверждение его словам невдалеке зачастили выстрелы. Потом они ударили совсем близко, в разбитую дверь заглянула пожилая женщина с ружьём, крикнула: "Всё в порядке!"

– Вот видишь, – сказал Артур Стрельнутому, как будто тот что-то ему доказывал.

– Да, – сказал тот. – Пока да. Надо Тачка спрятать. Понесли.

Ребят не удерживали.

Стрельнутый повел их в район старых домов, где жить было запрещено, но куда всё равно какой-нибудь чудак время от времени заселялся. На пересечении мостков, как чёртик из коробочки, выскочила Лизка. Руки её были в синяках и глубоких царапинах.