Читать книгу "Большая книга ужасов. 59 - Александр Белогоров"

Антон нервно заерзал на стуле. Слишком хорошо описание этого дворянина подходило к «хозяину памятника». Вплоть до рубина на пальце. Но ведь тот жил больше ста лет назад и должен был давно умереть! Если только кто-нибудь ему подражает. Или какой-нибудь потомок отыскался. С такими же внешностью, вкусами и странностями.

– Разное про него судачили, – продолжал Кузьма Егорович, не замечая, как встрепенулся слушатель, а может, просто не обращая на это внимания. – Кто-то говорил, что, мол, просто чудак. Иные, что преступление совершил и скрывается. А полицмейстеру, дескать, приплачивает, чтобы тот смотрел сквозь пальцы. А некоторые бабки, из особо богомольных, поговаривали, будто «черный барин» душу дьяволу продал, чернокнижием занимается и чертей у себя в доме принимает. Вроде глупость, а многие верили. И дом у него был под стать.

Речь Кузьмы Егоровича текла ровно и немного монотонно, почти без задержек. Видимо, рассказывать об этом ему приходилось неоднократно.

– Тоску нагонял жуткую. Там и окон-то почти не было. Первый этаж вообще замурован наглухо, а на втором такие узкие, что разве что кошка проскочит. Там потом и жить-то никто не захотел. Вон, развалины до сих пор стоят. Может, знаешь.

Антон вспомнил руины в одном из переулков, на пустыре, который городские власти все никак не начинали застраивать. Да и частные фирмы почему-то не проявляли к этим местам большого интереса, предпочитая другие районы. Впрочем, насколько он помнил, место это было непривлекательное, открытое всем ветрам.

– Что там внутри было, никто не знал. В гости-то он никого не звал. Даже близко не подпускал. Да и если б звал, не пошли бы к нему. Разве из любопытства. – Кузьма Егорович сделал паузу, словно прикидывая, проявил ли бы он такое любопытство при случае. – Да и сам он ни к кому не ходил. Редко-редко заглянет к букинисту. Или в аптеку: наберет там каких-то порошков и уйдет, ни слова не говоря. Только почтальону тяжко доставалось. Вечно «черному барину» какие-то журналы приходили, посылки тяжелые. Идет туда, бывало, почтальон и дрожит как осиновый лист. Просунет письма в ящик, посылку под дверь поставит, позвонит и бежать. А хозяин на порог выйдет, усмехнется, и назад.

Жил с ним только слуга. Такой же мрачный и странный. Он, видать, и готовил, и убирал. За продуктами тоже ходил. Во всем господину подражал: и в плащ завернется, и шляпу надвинет. Только получался смех один. Его-то никто не боялся, смеялись все. Бывало, бегут за ним мальчишки и дразнятся. Да что там говорить: как лягушка и вол из басни. Как лягушка ни надувайся, с волом ей не сравняться. Я так думаю, господина боялись, потому как он действительно такой был, по натуре. А тот только притворялся да подражал как мартышка.

Высказав эту мысль, старик назидательно поднял палец. Но дополнительного внимания ему привлекать и не требовалось: гости и так прислушивались к каждому слову, завороженные неторопливым повествованием.

– Но это еще только цветочки! – продолжил Кузьма Егорович, довольный таким эффектом. – Дальше этот господин сделался еще страннее. Хотя, казалось бы, куда уж больше! Стал бродить по кладбищу, все чаще по ночам, особенно в полнолуние. Боялись его пуще призраков и упырей, хотя тогда в них сильно верили. Не то что сейчас. А ему хоть бы что! Такого любой упырь испугается. Наконец выбрал он на кладбище глухое местечко и купил его заранее. Все так поняли, что он и после смерти хочет быть от людей подальше. А через несколько месяцев прибыли к нему рабочие во главе с инженером. Откуда-то из-за границы. Все почему-то думали, что немцы. И с собой что-то большое и тяжелое привезли.

Кузьма Егорович внимательно обвел глазами слушателей, словно прикидывая, догадаются они или нет, что будет дальше. Сторож, слышавший рассказ неоднократно, ничем этого не выдавал и все так же посасывал трубку, а Антон, хотя в голове у него и мелькали смутные догадки, не спешил их высказывать.

– Рабочие-то все на кладбище что-то копали, на его участке, а иногда и в доме возились. Ох, и любопытно всем было! Но только как их ни расспрашивали, ничего не выходило. Да и по-русски они с трудом изъяснялись. Скажут: «Мой контрахт не позволяйт!» – и молчок. Правда, одного из них подпоить удалось, но толку было мало. Говорил, что «дело нехороший», что «памятник жифой человек нельзя», и все тут. Только и поняли, что заказал себе этот чудак памятник при жизни.

– Тот самый? – не выдержал Антон очередной паузы.

– Тот самый, – подтвердил Кузьма Егорович, не обидевшись, что его перебили. – Но это, конечно, потом узнали. А тогда все старушки в один голос утверждали, что примета нехорошая, что нельзя так поступать и что этот дворянин-де скоро помрет. И надо же: вроде глупые приметы, чего на них внимание обращать! А ведь действительно, вскоре как немцы уехали, этот чудак и помер. Слуга его как-то лунной ночью к врачу прибежал, доктор пришел, а тот уже не дышит. И, главное, спокойно так лежит, безмятежно, даже улыбается. Только не по-доброму, а будто над кем-то смеется. Кажется, будто заснул и вот-вот встанет. Скажу по правде, грешным делом, никто его смерти не огорчился. Но хоронить-то все равно надо любого человека. Вот тогда-то и оказалось, что и памятник у него был заранее готов. И гроб какой-то особый, весь черный, с загадочными письменами, а изнутри словно не гроб вовсе, а постель с крышкой. И даже могила загодя вырыта, только сверху прикрыта. И что самое странное, на памятнике дата смерти заранее выбита, будто предвидел али руки на себя наложил.

Кузьма Егорович даже понизил голос и стал говорить шепотом, дойдя до этого, самого напряженного момента.

– Даже мертвого этого человека побаивались. Посмотрят издали, и бегом назад. Ни один поп по нему панихиду служить не захотел, как по нечестивцу. А может, тоже боялись. Даже могильщиков-то насилу уговорили его хоронить да памятник ставить. А уж на что привычные люди. Заплатили им хорошо да напоили допьяна, только тогда и согласились.

Как его схоронили, так все вроде как вздохнули свободнее, – продолжал Кузьма Егорович, немного передохнув. – Только недолго это продолжалось. Хотели его слугу порасспросить: что да как. Были подозрения, что он барину на тот свет помог отправиться. Да только после похорон его никто не видел. Думали, сбежал, а вроде вещи все на месте. Только человека нет. Имущество хозяина к казне отошло. Правда, вещей у него почти и не было: книги редкие (они в библиотеку пошли) да мебель кое-какая. А вот дому применения так и не нашли. Никто там долго оставаться не мог: страшно становилось, голова болела… Так и стоял запертый.

А вскоре чертовщина и началась. Кто на кладбище к его могиле подойдет и долго там пробудет, так становится сам не свой. По себе знаю. – Кузьма Егорович рассмеялся сухим смешком. – Было дело, по молодости да по глупости пришел туда вечером и жду. И такой меня страх обуял, что дольше десяти минут не вытерпел. Только пятки засверкали. А потом весь день больной был. Но ничего, оклемался.

Антон хотел спросить, что это была за болезнь. Он подумал о том же символе, что и у себя. Но перебивать старика, ушедшего в воспоминания, не решился.

– Первым черного человека увидел местный дурачок, Ивашка. Бежит по городу как-то ночью и кричит: мертвые, мол, из могил поднимаются! Конец света! Никто ему, конечно, не поверил. Посмеялись только. А потом и другие что-то подобное стали видеть: вполне почтенные люди, не пьяницы, не больные. Правда, случалось это только в лунные ночи. И то не во всякие. Городской голова сначала решил, что какие-то озорники шутки шутят, и повелел изловить. Да куда там! – Кузьма Егорович опять рассмеялся. – Долго никто не появлялся, а потом один полицейский так напугался, что заикой стал. Чего только не делали: даже поп молебен отслужил, чтобы нечистую силу изгнать. Да только все без толку. Так что это место все стороной обходить стали. Даже днем. Хотели было памятник снести, да по закону не положено. Землю-то на кладбище покойный дворянин навечно выкупил.