Читать книгу "22:04 - Бен Лернер"

Когда я повернул на улицу, которая, я надеялся, была Норт-Плато-стрит (никаких табличек я не видел), навстречу мне тихо проехал электромобиль. На углу за моей спиной он повернул обратно, его передние фары теперь освещали улицу передо мной, и он медленно со мной поравнялся. За рулем в неловкой позе, потому что сиденье было слишком выдвинуто вперед, сидел Крили. Он остановился, опустил стекло, поздоровался со мной, сказал, что едет посмотреть Огни Марфы, и с трогательной церемонностью, выговаривая английские слова с акцентом, спросил меня, не окажу ли я ему честь составить ему компанию.

Так автор, все еще чувствуя некоторую тяжесть в теле от остатков диссоциативного анестетика, применяемого ветеринарами, отправился за девять миль по шоссе 67, чтобы взглянуть на знаменитые «призрачные огни» в обществе человека, которого он отождествил с умершим. После двадцати минут езды по темной дороге мы остановились у смотровой площадки, слабо освещенной красными фонарями; рядом виднелось небольшое строение с уборными. Мы стояли на площадке, подрагивали от холода и, глядя на запад, старались что-то увидеть вдали.

Уже по меньшей мере лет сто очевидцы сообщают о ярко светящихся сферах размером с баскетбольный мяч, плывущих над землей, а порой высоко в воздухе. Чаще всего они белые, желтые, оранжевые или красные, но кое-кто видел зеленые и голубые. Они висят в воздухе на высоте плеча или медленно движутся друг относительно друга, а иногда вдруг устремляются в непредсказуемом направлении. Объяснения Огням Марфы давались разные: кто говорил о привидениях, кто об НЛО, кто о блуждающих огнях; специалисты, однако, склоняются к мнению, что, скорее всего, это результат отражения атмосферой света автомобильных фар и туристских костров; считается, что такие эффекты могут возникать из-за резких температурных перепадов между холодными и теплыми слоями воздуха.

В конце концов я кое-что углядел – но это было в другой стороне, и это не были сферы. На востоке я увидел на горизонте оранжевое сияние и, там и здесь, далекие красные огоньки. Вначале я подумал, что это огни какого-то городка, но потом понял, что это природные пожары, стихийные или контролируемые. Я обратил на огни внимание поэта, и он кивнул.

Поэт зажег одну сигарету от другой. Я задался вопросом: кто я для него? Мне понравилась мысль, что он, может быть, тоже видит во мне призрака, что я – какой-нибудь умерший польский поэт. Я не увидел сфер, но мне полюбилась эта идея – идея, что наш обыденный свет может в отраженном виде возвращаться к нам и приниматься за нечто сверхъестественное. Я вообразил себе, будто таинственному свечению способствует пара алюминиевых ящиков, поставленных где-то вдали.

Одни говорят, что светящиеся сферы у шоссе 67 —

паранормальное явление, другие —

что это всего лишь

игра света в воздухе: атмосферные разряды,

болотный газ,

отражения фар и небольших пожаров,

но стоит ли сбрасывать со счета

формирующую способность заблуждения?

Зажженный нами

свет возвращается к нам как нечто иное, как знак.

Тут построили бетонную смотровую площадку,

ее освещают понизу красные фонари,

они, должно быть,

имеют таинственный вид, если смотреть

оттуда, извне.

Сегодня я сфер не вижу, но переношусь туда, вовне,

а потом гляжу назад: важный трюк, ибо

цель – быть по обе стороны поэмы,

быть челноком между «вы» и «я».

Я подумал об Уитмене, глядящем через Ист-Ривер поздним вечером – Бруклинского моста в то время еще не было, и Нью-Йорк еще не был электрифицирован, – об Уитмене, который верил, что переносится через временнýю преграду, глядит в будущее, который опорожнял себя, чтобы наполниться читателями грядущих лет; я поймал его на слове, откликнулся на его неоднократные приглашения к собеседованию, сколь бы тривиальным собеседником я ни был. Я вообразил себе, что огни, которых я не увидел, – не только отражения пожаров и автомобильных фар в пустыне, но и огни транспорта на Десятой авеню, и яркие белые бенгальские огни в руках у девушек в сквере, и маленький искропад на пожарной лестнице в Ист-Виллидже, и огоньки газовых фонарей в Бруклин-Хайтс в 1912 или 1883 году, и светящиеся глаза маленького существа в темноте, и рубиновые огни задних фар, исчезающие за поворотом горной дороги в романе, действие которого происходит в Испании. Я был суров к Уитмену здесь, в Марфе, суров к его несбыточной мечте, но сейчас, стоя с Крили на смотровой площадке после долгого дня и нелепой ночи, глядя на призраки призрачных огней, я заключил с Уитменом если не пакт[95], то все же некий мир. Тут-то, стоя на этой площадке, я – допустим – и надумал вместо предложенного мной романа написать книгу, которую вы теперь читаете, книгу, которая, как и поэма, не принадлежит целиком ни к сфере факта, ни к сфере вымысла, а колеблется между ними; я решил включить свой рассказ не в роман о литературной мистификации, о фабрикации прошлого, а в книгу о подлинном настоящем, чреватом множественным будущим. Несколько недель спустя, прежде чем начать книгу, я окончил поэму так:

Я был к нему более чем несправедлив, хотя он

на это напрашивался, по-прежнему

напрашивается, я слышу,

как он напрашивается сквозь меня, когда я говорю,

вопреки себе, с народом, которого здесь нет,

или думаю об искусстве как о труде,

неотличимом от праздности,

в доме, который люди без документов

построили и ремонтируют.

Одна из величайших поэм, она терпит неудачу,

потому что хочет воплотиться в реальность и может

только стать прозой: ошибка, заложенная в основе

книги, из которой мы изгнаны.

И все же: гляди вдаль со смотровой

площадки, смотри,

как таинственные красные огни движутся по мосту

в Бруклине, куда я, может быть, вернусь,

может быть, нет,

этого явления не способна объяснить никакая наука:

колесные экипажи сами собой несутся сквозь тьму,

из их опущенных окон льется музыка.

Часть пятая

– Качество фотографий неправдоподобно высокое, – сказал я, – и при этом никаких звезд.

– «Угол съемки и тени не соответствуют друг другу, напрашивается мысль об искусственном освещении», – процитировала она меня, и в ее глазах блеснули искры.

В колледже Алекс встречалась с одним занудой, который специализировался в астрофизике, – теперь он самый молодой профессор чего-то там в Массачусетском технологическом институте; после нескольких месяцев растущей близости с ним она сочла своим долгом нас познакомить. Мы ужинали втроем в камбоджийском ресторане недалеко от кампуса, и я, открывая банку за банкой пива «Ангкор», настойчиво утверждал, что высадка астронавтов на Луне была инсценирована. Я так на это напирал, что он поверил, будто я говорю по крайней мере полусерьезно, и начал беситься. Уже долго никому не было смешно, Алекс несколько раз пыталась переменить тему, а я все не унимался, с жаром приводил все новые аргументы, якобы свидетельствующие, что фотоснимки и сообщения астронавтов – сплошной обман (я познакомился с доводами скептиков, когда писал работу по психологии о конспирологических теориях). Астрофизику я стал крайне антипатичен, он явно не понимал, как Алекс может считать такого человека своим лучшим другом; она пришла в ярость и долго не отвечала на мои звонки.