Читать книгу "Пепел большой войны. Дневник члена гитлерюгенда. 1943-1945 - Клаус Гранцов"

(Герхарт Гауптман[183]выступал по радио, он произнес потрясающую речь о разрушении Дрездена: «Я плачу, великие герои древности не стыдились своих слез. Мне уже восемьдесят три года, и, когда мне будет суждено предстать перед ликом Господа, я попрошу его об одном: чтобы он любил, облагораживал и просветлял людей, побуждал их на добрые дела в большей степени, чем доныне».)

В Лётхайне мы расположились на ночлег в таком же танцевальном зале, что и в Поникау. Даже отличный молочный суп напомнил нам тот первый день нашей солдатской жизни.

На следующий день мы двинулись дальше на своих двоих, но на этот раз без наших вещей. Добрались до Носсена. Около замка сделали остановку на отдых. Окрестные виды завораживают своей красотой, любуясь ими, я радовался душой.

К вечеру мы почти добрались до Росвайна, однако остановились в Этцдорфе к каком-то амбаре. Стоял собачий холод. Я с головой зарылся в найденное здесь сено.

На следующее утро мы отправились отсюда к нашим реактивным минометам, смонтированным на бронетранспортерах. Я был зачислен на службу. Кормежка здесь еще ничего, на завтрак дают по буханке хлеба на пять человек, хотя это, конечно, диета для сброса веса.

Мне теперь совершенно некому писать письма, разве что Герберту. Но существует ли еще номер его полевой почты? А как обстоят дела дома? Надеюсь, что все они живы. Как они прошли через все невзгоды? Бомбежки, артобстрелы, бои, а потом русские… Померания под господством русских. Да, наши края теперь действительно разорены. А некоторые все еще верят в «оружие возмездия» или в «чудо-оружие». Другие же поют:

Летают майские жуки,

Папа дерется на войне,

А дедушка шамкает бабусе:

Вот сейчас придет возмездие!

Пока еще бушует война, я, наверное, не получу ни от кого весточки. Сводки вермахта все более и более непонятны. Они не складываются ни в какую ясную картину. Совершенно невозможно представить, где и как проходит линия фронта. Похоже, вся страна превратилась в один громадный, окруженный со всех сторон котел…

19 марта 1945 г.

Я позвонил Хайде в Хайнихен и сказал им, что я нахожусь совсем близко от них. Они сначала никак не могли поверить в это, а потом обрадовались. Я сообщил им свой новый адрес на тот случай, если вдруг им домой придет письмо на мое имя. На квартире у Хайде никто больше не селился. Но от Густава они знали, что наши ребята придут к ним на следующей неделе с прощальным визитом. Все, кто получил «балки надежды» или будет произведен в ефрейторы, отправляются в оружейную школу в Целле, причем без всякого фронтового опыта, что ранее было совершенно необходимо.

Все же я предполагаю, что если ничего не произойдет, то нас всех без всякого исключения определенно бросят на фронт.

Мои сотоварищи на этой батарее вполне приличные ребята, нет той дряни, которая была в Кроппене. Мы, молодые, снова располагаемся все вместе в здании школы. Бойцы постарше размещены по частным квартирам. Они радуются этому, как дети. Да и то сказать, все они стали солдатами не далее как несколько недель тому назад, поскольку ранее числились в запасе второй категории. Даже механиков-водителей набрали по крестьянским дворам. Нам, молодым, подобное размещение пока что не светит, командир предпочитает держать нас поближе к себе.

Вообще-то командир придирается к молодым артиллеристам, в особенности же ко мне. Поскольку мне случилось быть самым высоким из всего состава батареи, то мне, как правофланговому, приходится при маршировке предлагать и запевать ту или иную маршевую песню. А поскольку «Хайдемария», «Эрика»[184]и «Прекрасный Вестервальд»[185]представлялись мне довольно скучными, я как-то предложил и запел «Карамба, Карачо».

Командир услышал, когда мы с этой песней проходили маршем мимо канцелярии, в которой он сидел, выскочил из помещения и закричал: «Отставить песню!» Мы замолчали, не понимая, в чем тут дело и что его так разозлило. Затем он спросил, кто затянул эту песню. Я ответил, что это я, и он тут же обложил меня свиньей. Он кричал, что это никакая не солдатская песня, но просто кощунство. Сначала я ничего не мог понять, но потом сообразил, что в песне есть слова «Черт возьми, сакраменто, Долорес, в любви ведь нет смысла!». А еще чуть позже вспомнил, что в гражданской жизни командир был пастором. Вот поэтому он так и разозлился!

О дорогой герр пастор. Вы так негодуете, когда мы, молодые артиллеристы, в песне произносим слово «проклятье»! И вы запрещаете это, чтобы мы не брали грех на душу. Вы готовы предложить такие песни, в которых речь идет о смерти. Но ведь во время войны это разрешено. Этот запрет на войне считается недействующим. Все же, господин пастор, думайте о том, что вы служитель Господа, не только во время ругани, но и во время ведения огня.

Для меня этот грубый окрик стал просто шоком. Я всегда был очень высокого мнения о пасторах. Когда я вспоминаю наших штольпенских пасторов — де Боора, Райнке и Герке, — то мне приходят в голову совсем другие примеры поведения этих служителей Господа.

Сегодня стоял чудесный весенний день. Солнце уже основательно греет землю. И хотя здесь служба состоит в основном из обучения, все идет как-то очень вяло. Я тоже прохожу обучение по танковым реактивным установкам, хотя базовый курс материальной части реактивных минометов я уже закончил несколько раз — в Поникау, в Хайнихене, в Кроппене. Танковые реактивные установки очень редко участвуют в боевых действиях, все-таки реактивные минометы находятся еще на стадии развития. Ходят разговоры, что «сталинские органы» лучше наших реактивных минометов. Мы можем работать только по большим площадям, по единичным целям наведение невозможно. Поражающее действие наших минометов достигается только при их массовом применении, когда все батареи одновременно ведут огонь по определенному квадрату.

Вчера я был внезапно и приятно ошеломлен. Я как раз стоял на посту, когда услышал вызов: «Канонира Гранцова в канцелярию». Я бросился туда и узнал, что фрау Хайде из Хайнихена просит позвонить ей. Я тут же набрал ее номер и узнал, что фрау Анке из службы товариществ слышала следующее: Клауса Гранцова из Мютценова просят дать знать о себе родителям. Я даже растерялся. Должен ли я сразу же доложить старшему вахмистру, чтобы запрос родителей на мой розыск был отправлен по месту прохождения службы?

Если эти сведения верны, то все мои родные вернулись на свое прежнее место или находятся где-то в Германии по-прежнему на свободе. Как же я рад этому! Но я не могу себе представить, что они стали бы писать куда бы то ни было, это было бы слишком просто. Если до меня ничего не дойдет через наше подразделение, то я буду пытаться самостоятельно разыскивать их через службу товариществ. До этого известия я пребывал в самом мрачном расположении духа, но теперь испытал подлинную радость. Известие это буквально оживило меня! И даже самая тупая служба была мне не в тягость. Идет весна, и мои любимые пребывают в безопасности. Только теперь до меня дошло, каким я стал тупым и безразличным. Теперь я даже начал мурлыкать песенку: «От этого мир не погибает».