Читать книгу "Пленница французского маркиза - Лариса Шкатула"

Ну как не порадоваться такой простоте! Соня, конечно, хотела бы иметь в дорогу гардероб, как и положено девушке из княжеского рода. Ведь кроме дорожного платья, хорошо бы и иметь такое, в которое можно будет переодеться, делая визиты в городе Дежансон... Агриппина выжидательно смотрела на свою госпожу.

- Мадам Григорьева? - переспросила Соня. - А почему вообще ты решила, что деньги мы получим от нее?

- Кто ж ещё в таком деле вам поможет? - рассудительно проговорила Агриппина. - Я ведь наперечет знаю всех ваших знакомых - к ним бы вы не стали обращаться. Иное дело, Аделаида Феликсовна. Эта женщина ох как непроста! Но, говорят, ежели за что берется, непременно сделает.

- Ты думаешь, она меня не обманет? - вдруг спросила Соня; никогда прежде она ни в чем не советовалась с Агриппиной, но та её вопросу и не удивилась.

- Навряд ли, - качнула головой служанка. - Это ж одного обманет, а другой прознает, да никогда к ней не обратится. Нет, думаю, мадам Григорьева потому и посетителей самых богатых имеет, что свое слово держит крепко. Каждый приходящий допрежь всего знает: ЕЙ МОЖНО ВЕРИТЬ!

- Пожалуй, ты права, - подумав, сказала Соня и в первый раз не стала посмеиваться над Агриппиной, а переглянулась с нею почти заговорщически, как с доброй подругой.

- Что касаемо вольной, - сказала княжна, - я её тебе и так дам. Вот вернемся из Франции.

Агриппина озадаченно на неё поглядела. Неужели то, о чем она всю жизнь мечтала, сбудется так легко? Но тогда... нужна ли ей эта вольная?!

Софья ожидала, что обещанная мадам Григорьевой неделя будет тянуться очень долго. Однако, за сборами и хлопотами по дому - она всерьез собиралась остаться во Франции, потому хотела, чтобы брат с молодой женой, принимая дом под свою опеку, то ли для того, чтобы продать его, то ли сдать в аренду, не мог упрекнуть сестру в бесхозяйственности - время пролетело незаметно.

Как ни странно, мысли о Разумовском почти не беспокоили её. Соня слишком была обижена на бывшего, как она теперь мысленно его называла, жениха, не только не пришедшего ей на помощь в трудную минуту, но и не пожелавшего увидеться с нею перед отъездом в Швецию.

Как сказала бы маменька, не всяк умирает, кто хворает. Что поделаешь, раз пришлось ей полюбить не того человека, кто любви достоин.

В романах, ею читанных, девица в случае разочарования в любви, после долгих душевных мук, шла в монастырь, - сколько раз Соню пугали этим монастырем то маменька, то брат, - или кончала жизнь самоубийством. Соне ничего их этого вовсе не хотелось. Если подумать, она ещё и не жила в полную силу своих способностей. "Потому, что не имела возможностей!" пошутила она сама с собой.

Мир не перестал существовать с предательством возлюбленного и, кто знает, может, во Франции ждет её иная судьба...

Если на то пошло, княжна должна быть даже благодарна графу Разумовскому. Он невольно помог ей осознать себя женщиной, способной к любви, и вообще к страстным чувствам, а вовсе не лягушка, как однажды пошутил о ней ныне покойный Воронцов.

Она привела в порядок все свои записи - вздумай-таки Николай сделать незавершенное ею - начертить генеалогическое древо рода Астаховых, вот же запало оно ей в голову! - все нужные документы оказались бы у князя под рукой. Разложенные в хронологическом порядке.

Соня собрала их все в одну стопку и перевязала ленточкой - этакий своеобразный архив. Сопроводила его письмом для брата.

"...Умоляю тебя, сохрани все документы в целости. Ежели не для себя то ли времени у тебя не окажется, то ли интереса к этой работе - хотя бы для своих детей или внуков. Кто знает, доведется ли мне продолжить сие дело..."

Тут она немного пококетничала. Нарочно, для того, чтобы ввести брата в заблуждение насчет своих намерений уехать во Францию навсегда. После того, что она узнала от Григорьевой, поступить так, как говорится, сам бог велел. Но пусть брат не догадывается об этом. До поры.

Агриппина теперь не ходила за нею хвостом, как прежде: работы у горничной было невпроворот. Лишь изредка она появлялась, чтобы уточнить, нужно ли упаковывать ту или иную вещь. Впрочем, и это она спрашивала больше для того, чтобы княжна не упрекала её в самоуправстве. Чтобы показать, что она ничего не делает без её одобрения. Не дай бог, княжна на неё осерчает и не возьмет с собой в столь вожделенную Францию!

Убедившись в очередной раз, что все идет как надо, Соня отправилась в покои матери. Ей хотелось напоследок подышать родным духом, который и поныне витал в комнате покойной. И поплакать в очередной раз над тем, что не смогла в старости порадовать свою мать. Может, и невольно ускорила её смерть... Но о таком думать Соне было страшно.

Никаких документов в комнате матери княжна не ожидала там найти. Разве что, не сложенное в шкатулку с письмами её подруг, какое-нибудь одно письмо, перечитываемое княгиней накануне смерти.

Вид знакомой с детства обстановки в покоях матери вызвал слезы на глазах Софьи. Милые безделушки у зеркала на кружевной салфетке, выгоревший венок из флердоранжа, капли в пузырьке из темного стекла - все вещи казались будто нарочно в ней расставленными. Так сиротливо выглядят декорации на сцене, на которой закончилось недавно какое-то действо, и куда актеры уже не вернутся.

Так и есть! Один конверт лежал на столике у кровати покойной княгини. Оказывается, Соня изучила привычки матери, которая любила, как она сама посмеивалась, заглядывать в прошлое, перечитывать письма подруг и родственников.

Странно только, что письмо даже не распечатано. Соня перевернула его и не поверила глазам: на конверте было написано знакомым размашистым почерком: "Княжне Софье Николаевне Астаховой в собственные руки".

Она будто в один момент обессилела, и на лбу её выступила испарина. Как попало сюда это послание? И почему Соня о нем ничего не знает?

Обламывая ногти, она стала поспешно открывать конверт. Судя по дате, написано письмо было в тот день, когда состоялась дуэль между Воронцовым и Разумовским, в тот день, когда Соня вернулась домой, и когда, по свидетельству мадам Григорьевой, к княгине Астаховой приезжала с визитом Екатерина Ивановна Шарогородская.

Кстати, её визиты всякий раз приносили семье Астаховых те или иные перемены, словно Екатерина Ивановна была неким вестником судьбы.

Из письма на Соню словно хлынул поток невидимой нежности, в момент согревшей ей сердце.

"Дорогая Софья Николаевна! Сонечка! Любимая! Единственная женщина на свете. Нет слов, чтобы описать мою вину перед тобой, и то раскаяние, которое я испытываю. Нет горше муки для меня, чем невозможность припасть к твоим ногам, умоляя о прощении.

Поверь, голубка моя, я не принадлежу к тем людям, которые, выслушав навет недоброжелателя, гордо поворачиваются и уходят, оставляя в неведении любимое существо, в отношении своих намерений и обид.

Я убил графа Воронцова на дуэли, не играя, не красуясь перед свидетелями. И, откровенно говоря, даже не дав ему прийти в себя. У него не было ни одного шанса. Я просто прицелился и выстрелил, без жалости и сожаления, как убивают бешеную собаку. А все из-за того, что он посмел бросить тень на любимую мной женщину. Да что там, тень, он думал, что скомпрометировал тебя в моих глазах, уверяя, что ты пришла к нему сама, желая изменить мне накануне свадьбы.