Читать книгу "Худышка - Иби Каслик"

– Что?

Она протирает глаза.

– Ну и видок у тебя.

– Спасибо.

– Правда-правда.

– Что нового?

Она нюхает воздух и давится, высовывал язык, чтоб меня рассмешить, и ей всегда это удается.

– Слушай, у тебя покопались в кишках.

Она пытается сесть и морщится. Потом кладет руки на живот.

– Не трогай!

Я смахиваю ее руки со швов, и шум привлекает внимание медсестры, идущей по коридору. Она просовывает голову в палату.

– У вас все в порядке?

– Да, спасибо. – Я улыбаюсь, потом опять смотрю на Жизель. – Я тебе говорю, это серьезно.

– Значит, острого больше нельзя?

– Это еще самая мелкая из твоих проблем. Слушай, врач говорит, что ты потеряла много крови. Тебе надо быть осторожной. Надо есть, Жизель, накапливать какие-то резервы.

– Выходит, я еще не умираю? – Жизель улыбается.

– Откуда такие патологические мысли?

– Не знаю. Спроси у Томаса.

Она на минуту отворачивается, откашливается, потом просит свой дневник.

– Он в ящике.

Я тянусь, чтобы открыть его, но потом даю ей минуту повозиться. Она слишком слаба, чтобы сесть в кровати, и выгибается, чтобы достать до ящика. Во мне есть что-то болезненное, из-за чего я ей не помогаю. Наконец это что-то ломается во мне, моя сестра ломается во мне, моя чертова сестра, она кажется такой маленькой, как полумертвые больные СПИДом, которые, волоча ноги, спускаются по лестнице и дымят сигаретами. Леди и джентльмены, вот моя сестра. Я протягиваю ей дневник.

– Ты и учебники мои принесла?

Она вся загорелась, потому что мы принесли ее медицинские книги: схемы, графики, сведения, которые Жизель проглатывает страницу за страницей. Она завидует, наверное, жалеет, что не могла прооперировать сама себя.

Она открывает дневник в середине, на чистой странице, потом просит ручку. Я выхожу в коридор, прошу у медсестры розовую ручку, висящую у нее на шее на шнурке, и приношу ее Жизель. Она что-то исступленно записывает и останавливается.

– Врач сказал, что у тебя еще будут дети.

Она резко поднимает на меня глаза:

– Чепуха. Ничего такого он не говорил.

– Ладно, ты права, не говорил.

Она смотрит в окно. От того, как падают на нее приглушенные лучи из-под облаков, мне хочется ее сфотографировать. У Жизель осунулось лицо, но она по-прежнему красива. Неудивительно, что Сол сидит здесь по четыре часа, считая зеленые тени на се лице.

– У меня есть друг, – ни с того ни с сего говорю я, сама не понимая зачем.

Жизель зубасто улыбается и закрывает тетрадь.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи мне про него.

Когда я возвращаюсь после обеда, Жизель спит, у окна ее палаты стоит Сол и разговариваете голубями на карнизе. Я тяну его за край незаправленной рубашки. Он оступается и хватает меня за локоть, чтобы удержаться.

– Эй, ты меня до смерти напугала, – шепчет он, у него красные и мокрые глаза.

Такое впечатление, что его лицо в белой пудре, а губы рубинового цвета и обветрены. Такое впечатление, что кто-то ему вмазал, но, видимо, он просто не спал.

– Как она сегодня? – спрашиваю я, наклоняясь над Жизель.

Он пожимает плечами и оглядывается на голубей.

– Не знаю.

Он шагает по комнате.

– А ты как поживаешь, Сол? Вообще.

– Паршиво, Холли. Ношу кофе, копии… солдатская работа, пара анонсов… ну и это, у меня есть это.

Если его нет здесь, значит, он на работе, или в машине, или у отца, делает обычные дела: курит, пьет, пишет заметки и всякую ерунду для газеты, думает о Жизель, беспокоится.

– А ты как? – тихо говорит он, не отводя красных глаз от Жизель, которая пытается повернуться в постели.

– Да нормально, пожалуй.

Он отходит от кровати; берет меня за руку, потом притягивает к себе и обнимает сзади. Крепко. Я чувствую затхлый запах табака, пота и снова сандалового дерева.

Он говорит мне на ухо:

– Я помню, как в первый раз увидел, как ты играешь в баскетбол. Жизель привела меня на какую-то твою игру, у тебя рука болела.

– Я потянула руку, когда играла в волейбол.

– Да, и только что постриглась. У тебя волосы стояли дыбом, такие короткие. Ты постоянно вытирала нос и всю игру кричала на мяч. Ты хорошо бросала.

– Сорок очков выбила.

– Да, сорок очков. Она все время сидела рядом и кричала до посинения. Честное слово, она наставила мне синяков, потому что постоянно толкала меня в бок и приговаривала: «Это моя сестра, разве не классная?» Холли, ты была такая хорошенькая в зеленых шортах и желтой баскетбольной майке в сеточку. Я не знал тогда, кого больше любил, ее или тебя.

Он смеется.

– Сол, ты извращенец. Я отталкиваю его.

Я смотрю в его черные глаза и вижу отражение того, кем она когда-то была. Я вижу их неслучившееся завтра, блестящее серебром, призрак ее духа, отбрасывающий свет на тусклую больничную палату.

Я вижу открытые и просторные поля с белыми цветами, страны, в которые они могли поехать, вина, которые они могли пить, гранатовый сироп, пролившийся изо рта, Сол вдувает дым ей в рот и говорит: «Ой, Жизель, ты самая красивая женщина во всем мире, милая, лучше тебя у меня никого нет. Каждую ночь в твоих руках я могу взрываться, как бензиновый пожар, и никому не будет дела, кроме тебя, и я не против, если мы сгорим вместе и не сегодня».

И в черных кругах вокруг его глаз я вижу и тяжелые времена, ее руки, взлетающие, чтобы погладить его по голове, вытекающую из нее кровь, ее лекарства, его пьянки, скандалы, ссоры, ее в больничной палате. Я вижу их вместе, они одеты, как жених и невеста, они скрипят зубами от смеха, идут вперед, как в замедленной съемке, а какой-то большой оркестр следует за ними и фальшиво играет. «Ты идешь?» – говорит он, протягивая ей руку, нарушая молчание парада.

Жизель стучит пальцем по простыне, как будто слышит все это. Хотя еще только середина утра, Сол уже весь вымотан. Его тело обмякает, и он еле плетется к тяжелой зеленой двери.

– Давай я тебя подброшу до дому, если хочешь. Мне только нужно будет сначала заехать в редакцию, взять кое-что для заметки. – Он сжимает и разжимает зубы и проводит рукой по бумажному лбу Жизель. – А потом можно заехать за мороженым и привезти Жизель. Купим ее любимое, клубничное.

Я сжимаю ее руку и целую ее.

– Останься сегодня со мной, Холли, мне не хочется быть одному. Что скажешь? – Он медленно улыбается, как будто от улыбки ему больно.