Читать книгу "Тай-пэн - Джеймс Клавелл"

– Плюс пять процентов – добавить пять процент. Можно.

– Восемь.

– Пять.

– Семь.

– Пять.

– Семь.

– Нет можно. Нет прибыль. Слишком сильно большой процент.

– Эй-йа. Оц-цень сильно больсой плибыль есть. Семь!

– Десять лет шесть процентов, десять лет пять процентов.

– Эй-йа! – горячась, воскликнул Дзин-куа. – Плохо, сильно плохо! – Он махнул рукой в сторону ящиков. – Стоить сильно огломный. Больсой интерес платить. Оц-цень много. Десять год шесть, десять год пять, добавить новый десять год пять.

Струан пытался угадать, действительно ли Дзин-куа разозлился или только притворяется.

– Предположим Дзин-куа нет, сын Дзин-куа нет?

– Много сын есть, много сына сын есть. Мозна?

– Новые десять лет добавить четыре процента.

– Пять. – Четыре.

– Плохо, плохо. Оц-цень высокий интерес, оц-цень. Пять.

Струан избегал смотреть на серебро, но чувствовал, как оно окружает его, надвигается со всех сторон. Не будь дураком, кричал ему внутренний голос. Бери его. Соглашайся на что угодно. Ты спасен, парень! У тебя есть все!

– Мандарина Ти-сен говорить один мандарина Гонконг, – вдруг переменил тему Дзин-куа. – Почему твоя говорить нет?

– Дзин-куа не любит мандарина, хейа? Зачем мне любить мандарина, хейа? – ответил Струан, чувствуя, как сердце сжалось и провалилось куда-то.

– Солок лак долла – один мандарина. Мозна?

– Нет можно.

– Сильно легкий. Почему твоя говорить нет мозна? Мозна.

Нет мозна. – Струан не мигая смотрел старику прямо в глаза. – Мандарин нет можно.

– Солок лак долла. Один мандарина. Дешевый.

– Десять раз сорок лак долла нет можно. Умирать раньше. – Струан решил больше не торговаться. – Конец, – хрипло выговорил он. – Клянусь прахом моих отцов, хватит. – Он тяжело поднялся на ноги и направился к двери.

– Зачем твоя уходить? – спросил Дзин-куа.

– Нет мандарин – нет долла! Зачем говорить, хейа?

К изумлению Струана, Дзин-куа весело фыркнул и сказал:

– Ти-сен хотеть мандарина. Дзин-куа не давать деньги Ти-сен. Дзин-куа давать деньги Дзин-куа. Добавить новый год пять плоцент. Мозна?

– Можно.

Струан опустился на место, чувствуя, как у него кружится голова.

– Пять лак долла покупать Дзин-куа земля на Гонконг. Мозна?

Зачем она ему, в отчаянии ломал голову Струан. Если Дзин-куа одолжит мне эти деньги, Ко-хонгу конец – он должен понимать это. Зачем ему своими руками рыть себе могилу? Зачем покупать землю на Гонконге?

– Мозна? – повторил Дзин-куа.

– Можно.

– Пять лак долла хланить, тлогать нет. – Дзин-куа открыл миниатюрную коробочку из тика и достал из нее две печати. Печати представляли собой маленькие квадратные палочки из слоновой кости длиной около двух дюймов. Старик ловко соединил их вместе, обмакнул концы, покрытые затейливой резьбой, в густую тушь и сделал оттиск на листе бумаги. После этого Дзин-куа протянул Струану одну из печатей, а другую убрал в коробочку. – Человек плиносить этот печать, давать земля и долла, ясна?

– Ясно.

– Следучий год моя посылать один бык чилло на Гонконг. Твоя посылать одинаково как твоя сын школа Лондон. Мозна?

– Можно.

– Твоя бык чилло Гордн Чен. Халосый? Плохой, может?

– Хороший чилло. Чен-Шень говорит сильно хорошо думай-думай есть. – Струан явно должен был что-то сделать с Гордоном Ченом. Но что именно, и почему Гордон вообще фигурировал в махинациях Дзин-куа? – Я думаю давать Гордон более высокое место, может.

– Зачем более высокий место? – презрительно скривил губы Дзин-куа. – Думать твоя одолжать один лак долла Чен бык чилло.

– Под какой процент?

– Половина плибыль.

Прибыли от чего? Струан чувствовал, что Дзин-куа водит его, как рыбу на крючке. Но с большого крючка ты соскочил, парень, хотелось закричать ему во весь голос. Ты получишь свой миллион без мандарина.

– Можно.

Дзин-куа вздохнул, и Струан решил, что сделка закончена. Но ошибся. Дзин-куа сунул руку в потайной карман в рукаве своего халата, извлек оттуда восемь половинок монет и разложил их на столе перед собой. Всего получилось четыре монеты, каждая из которых была грубо сломана пополам. Чехлом, предохранявшим ноготь его мизинца, Дзин-куа подтолкнул половинку каждой монеты на другой край стола.

– Последний. Четыле услуга. Человек плиносить один такой, твоя делать услуга.

– Какую услугу?

Дзин-куа откинулся на спинку своего стула.

– Моя знать нет, Тай-Пэн, – сказал он. – Четыле услуга когда-нибудь. Моя жизнь нет, может, сын, может. Нет знать когда, но плосить четыле услуга. Один половина монета – услуга. Мозна?

Спина Струана покрылась холодным потом. Согласиться на такое требование означало добровольно положить голову под топор. Но если он откажется, серебра ему не видать. Ты сам прыгаешь к черту в пасть, сказал он себе. Да, но решай же в конце концов. Нужно тебе будущее или нет? Ты знаешь Дзин-куа вот уже двадцать лет. Он всегда вел с тобой честную игру. Да, и при этом он самый хитрый и проницательный человек в Кантоне. Двадцать лет он помогал тебе, направлял тебя – и вместе вы увеличили свою власть и приумножили богатства. Так доверься ему, ему ты можешь доверять. Нет, доверять ты не можешь никому, и Дзин-куа в первую очередь. Ты процветал при нем лишь потому, что всегда оставлял за собой последнюю карту. А теперь тебя просят подарить Дзин-куа четырех джокеров из твоей колоды жизни и смерти.

В который раз Струан поразился изощренности и дьявольской хитрости китайского ума. Его величию. Его безжалостности. Но с другой стороны, напомнил он себе, ставки в их игре были огромны с обеих сторон. Оба рисковали в равной степени, полагаясь на честность друг друга, поскольку не могло быть никаких гарантий, что услуги будут оказаны. За исключением того, что ты обязательно окажешь их, должен оказать, потому что сделка есть сделка.

– Можно, – произнес он, протягивая руку. – Мой обычай пожать руку. Не китайский обычай, все равно. – Он никогда раньше не обменивался с Дзин-куа рукопожатием и знал, что китайцы считают этот обычай варварским.

– Услуга, может, плотив закона. Моего, твоего, ясна?

– Ясно. Ты друг. Ты или сын монета посылать нет плохая услуга просить.

Дзин-куа на секунду закрыл глаза и задумался об этих белых дикарях из далекой Европы. У них росли волосы на руках, на ногах и на теле, и они походили на обезьян. Их манеры были уродливы и вызывали отвращение. Вонь, исходившая от них, казалась невероятной. Им были неведомы культура, этикет, соблюдение приличий. Даже самый низкий и презренный кули был в десять тысяч раз лучше самого лучшего европейца. И то, что относилось к мужчинам, еще в большей степени относилось к женщинам.