Читать книгу "Бабочка на ладони - Катажина Грохоля"

А что, если взять да и приехать к ней вечером? Так, с бухты-барахты. Спросить, как она себя чувствует, не каждый же день приходится усыплять котов. Вот и повод. Они же все-таки из одной компании, вряд ли Баська или Петр заглянут к ней сегодня. Они заняты своими делами, о коте наверняка и не знают ничего. А он бы проявил сочувствие, глядишь, сумел бы помочь…

Так он и поступит — поедет к ней. И хрен с ним, с этим сиденьем, невелика ценность. В конце концов, это всего лишь машина.

* * *

А вдруг это ты? Лифт снова заскрипел, я припала к глазку… но мои мечты рассыпаются в прах. Это консьержка — выходит со шваброй, подпирает дверь лифта Ёедром и в темпе начинает уборку. Гляжу в глазок, внизу кто-то стучит по двери шахты лифта, явно желая ехать наверх, только консьержке наплевать. Она возит щеткой рядом с моей дверью и у двери Розового Трико. Сейчас явится Трико.

Я не ошиблась. Розовое Трико приоткрывает свою дверь и выглядывает: сначала толстенький животик, потом плечико, жирное и одинокое, потом розовое личико и тапочки с кроличьими помпонами.

Розовое Трико приклеивает к лицу улыбку, хочет поговорить с консьержкой.

— Все ходят, пачкают, может, домофон поставить…

— Так поставьте за свой счет, — отвечает консьержка.

— За квартиру-то мы платим, — обижается Трико.

— Так то — квартира. А то — домофон. Домофон — вещь полезная: еще до того, как ты нажмешь кнопку лифта, я уже буду знать, что это ты. Хочу выглянуть за дверь, — может, нам совместно с Розовым Трико заняться установкой домофона? Но тогда бы открылось, что я тоже караулю у двери, как и она, и нет между нами никакой разницы. А разница есть: я жду тебя, хоть знаю, что ты не придешь, а она никого не ждет.

— На кой нужен этот домофон, в третьем подъезде установили и уже провода вырвали, хулиганье, — бормочет консьержка.

Отодвигаюсь от двери. Даже кота у меня нет.

И на что мне домофон, если ты не придешь?

А ты не придешь.

Мое сердце переполнено тобой.

И времени у меня нет.

* * *

Бася проводит рукой по коробкам с кафелем.

— Неважно, что он желтый, мне нравится этот цвет, не расстраивайся!

— Я заказал другой, а привезли этот, — твердо произносит Петр.

Ему больше не надо осторожничать, обдумывать каждое слово, он будет говорить что захочет. Баську просто переклинило, на самом деле она сильная и больше не станет заливаться слезами по малейшему поводу.

— На каждом снимке есть данные об авторе, иди сюда, посмотри, вот здесь. — Петр щелкает мышкой на иконке. — Вот видишь: день, время и имя. За моим компьютером Конрад работал, помнишь?

Бася закрывает дверь на балкон. Да ну его, этот кафель! И не имеет значения, что за женщина ответила на телефонный звонок, главное, они любят друг друга. А она в последнее время слишком много пила. Пора завязывать, а то станет такой же, как отец. Существует один мир, а не две обособленные вселенные. И рядом с ней в этом едином мире живет Петр. Это так просто.

— Я тебя очень люблю, — невнятно шепчет она и, склоняясь над экраном компьютера, прижимается к плечу своего мужа, своего законного супруга, который когда-то был готов улететь ради нее прямо в небо…

Этот пиджак Петр надевал два раза в жизни — на свадьбу и в суд. Теперь это ее любимый пиджак!

Теперь она всегда будет верить всему, что скажет Петр, и не станет больше искать в его словах скрытый смысл. Иначе она погибнет.

«Мама просто ревнует», — прозвучали в ее голове слова отца.

Она не станет ревновать.

* * *

— Меня не взяли на работу. Я так зашла, просто захотелось тебя увидеть, — говорит Юлия. — Как чудесно светит солнце!

— Хоть бы предупредила, — отвечает мать (ох, опять эти упреки!), — я могла бы что-нибудь приготовить.

— Бася и Петрек не развелись, жалко, ты этого не видела, — произносит Юлия. Если бы мать была на том заседании, она бы разделила бурную радость всех присутствующих тогда в суде.

— Я рада, — говорит мать. — Выпьешь со мной чаю? А может, пойдем куда-нибудь пообедаем? Расскажешь мне о Романе… И когда вы меня пригласите, наконец?

И Юлия вдруг понимает, что ей ни разу не пришло в голову пригласить одинокую мать к себе (как-нибудь вечером или там в воскресенье). Она могла бы показать ей картины Романа, показать романтический чердак и окна, которые Ромек утеплит на зиму. Из окон можно любоваться монастырской крышей, рекой и закатом — где еще увидишь такое?

Ведь они с матерью одной крови, они не из разных миров, не из разных созвездий, не чужаки, которые никогда не встретятся и даже не подозревают о существовании друг друга. Они из одной Вселенной и сближаются с момента Большого взрыва.

— Нет, не пойдем никуда, — говорит Юлия. — Сейчас выпью с тобой чаю и помчусь домой наводить порядок. А вечером ты придешь к нам ужинать, и мы откроем бутылку вина. Посмотришь, как у нас красиво на закате.

* * *

— Не удастся сейчас выложить ванную кафелем. — Петр кладет желтую плитку на место. — У нас нет денег.

— Ты же говорил… — хнычет было Бася и моментально спохватывается. — Я думала, у нас что-то отложено.

— Заначку я передал Енджею для его подопечной, он все уши прожужжал. Если она не уедет на лечение в течение недели, наверняка умрет. Ты бы тоже так поступила. Эта девушка чья-то дочь или жена, как ты мне. А для тебя я бы ничего не пожалел. Хотя здорово, что это не ты. Ко всем прочим радостям, операция стоит огромных денег.

Бася поражена. Ведь правда, это могла бы быть одна из них: Юлия, или Роза, или Буба. И что тогда? Что было бы важнее — этот дурацкий ремонт или они?

А если бы это была сама Бася?

— Ты поступил правильно, — говорит Бася, — в последнее время мы вели себя так, будто во всем мире существуем только мы одни.

* * *

— Только чудо. По правде говоря, никаких шансов нет.

Врач не хочет говорить об этом ксендзу, но его долг представить истинное положение дел.

— Вы знаете, — ксендз не поднимается с места, хоть врач и намекал, что пора бы и честь знать, все разъяснения даны, — ваше дело — ставить диагноз, мое — обращаться с просьбами. Тут мне вспоминается одна история.

Врач стонет про себя, но духовное лицо непонятно почему вызывает у него уважение.

— С вашего позволения, я расскажу. Когда у самолета загорелись двигатели, командир объявил по громкой связи: а теперь молитесь только Господь может нам помочь. Тот, кто не расслышал сообщения, спросил у соседа, о чем шла речь. «О том, что надежды нет», — прозвучал ответ. Заявляю вам, доктор, я молюсь о чуде. И надежда гораздо сильнее диагноза. Я верю, что Господь может ее спасти, а чьими руками Он это сделает, уже не мое дело. Благодарю вас за все. — Ксендз поднимается и не в первый раз потирает глаза.