Читать книгу "Угодья Мальдорора - Евгения Доброва"

По этой дороге почти никто не ездит — она упирается в закрытые запасные ворота рыбхоза. Вокруг тишина и какой-то первозданный покой. Ласточки пролетают в двух метрах, бабочки даже не взлетают при приближении. Счастливый, безмятежный летний день…

— А я вам ягод набрал, — Сенька протягивает горсть земляники.

Мы стоим посреди цветущего, нагретого солнцем луга и клюем у него из рук переспелые ягоды.

Так мы и катались на кавзике все лето. Осенью выбираться в военный городок стало труднее: ученье-мученье, не успеешь домашние задания сделать — уже девять вечера. А надо еще и про институт думать.

Иногда Танька ездила к сестре одна, без меня. В конце сентября я заметила, что она какая-то странная. Задумчивая, печальная даже. Словно спит наяву.

— Что с тобой?

И она рассказала. Долго рассказывала, целый вечер. Они сидели в лесу под деревом и целовались. Барсук душил ее в объятьях, прижимал к себе, гладил грудь, попу… И она захотела, сама. Расстегнула ему ремень, они повалились на траву и покатились куда-то, и покатились…

— Тебе понравилось?

— Все так быстро произошло… «Все, — говорит, — Тань, я потек». Так и сказал. Домой прихожу, трусы снимаю — а там!

Капустнова смотрит на меня, а зрачки огромные, как блюдца.

— Может, пронесет еще. Месячные когда были?

— Две недели назад. Прямо перед этим.

— Не бойся. Безопасные дни. Я в «Здоровье» читала. Неделя до и неделя после.

— А вдруг?! У него жена там… Анфиса, блин! — Танька зло сплюнула на землю. — Уедет ведь к ней.

— Откуда ты знаешь? Может, с тобой останется.

— Все равно сначала ехать надо. Чтобы развестись.

Танька и верила и не верила, что Барсук теперь ее. На каждой обеденной перемене она бегала к нему целоваться.

Но однажды, в конце ноября, за рулем кавзика оказался другой солдат.

— А где Барсук?

— Все, отслужил. Домой уехал.

— Когда?!

— В субботу вечером, на попутке. Вместе с Прозапасом они…

С Прозапасом встречалась Ирка. Командирский шофер, разъезжавший на уазике, был еще симпатичнее Барсукова — чернявый и лукавый: на это мазаное медом место командир части лично отбирал красавчика.

— Он тебе привет передавал, Тань.

— Ты в часть едешь?

— Да, только почту получим.

— Отвези меня к сестре.

— Прямо сейчас? Залезай.

На 72-м километре Танька застала сцену. Ирка ревела ревмя, а в зеленом домике городка в табакерке бушевала буря.

— Ты что, презерватив им дать не могла?! — кричал Иркин отец на жену. — Медицинский работник, идит твою мать!

Ирка была в положении.

— Он съездит домой и вернется, — твердила она.

— Конечно! И в загс тебя поведет.

— Да, мы хотим пожениться.

— Так он и побежал, жди! У тебя хоть адрес его есть?

— Телефон…

— Давай сюда. Давай, я сказала!

Мать отобрала у Ирки бумажку и вечером поехала на переговорный пункт.

Прозапас подошел к телефону, сказал, что да, любит Ирку, но надо доделать дома дела — и тогда он вернется за ней.

Но он не приехал.

Не появился и Барсук.

Весной Ирка родила пацана; не доучившись год, бросила техникум и поступила на заочные курсы машинисток — задания приходили по почте, никуда не надо было ездить. Так чадо и росло под треск печатной машинки.

Танька не залетела. Журнал «Здоровье» оказался прав. Всю зиму она горевала: как же так, столько слов, обещаний — и даже не попрощался. О своем опыте она больше никому не рассказала.

Я удивлялась, когда они это успели. Проторчала все лето с компанией у костра — а так и не поняла ничего. Еще было обидно, что ко мне никто даже не лез обниматься.

Ботинки на корочках

На выпускной я пришла в папиных ботинках сорок третьего размера. Ботиночки блеск! Финские, на корочках, то есть на тонкой кожаной подошве. С тупыми, почти квадратными носами и тонюсенькими пижонскими шнурочками. Папа купил корочки на окончание университета, четыре часа в ГУМе в очереди стоял, и очень потом ими гордился.

Зачем я их надела? Возможно, мне хотелось растоптать школу.

Ноги у меня были худенькие, и даже то, что я в расклешенных от колена джинсах, не делало мой внешний вид менее идиотским. Над джинсами висел бирюзовый мамин пиджак, тот самый, что понравился телевизионщикам, когда я удрала на концерт. Именно что висел, болтался, аки на вешалке: он остался настолько же велик, пришлось снова закатывать рукава и фиксировать булавками.

Короче, когда взошла на сцену актового зала сельской школы поселка Лесная Дорога, я выглядела как пугало на делянке. Это меня радовало. Акт вандализма, протеста, куража — да что только ни вкладывала я в этот жест. Как вы все меня достали. Так хотелось отвесить кому-нибудь пендель квадратным носком ботиночка. Я не могла без отвращения смотреть на лица одноклассников. И учителей. Они стаскивали в прошлое. Мне надоело быть маленькой. Я очень устала.

Я долго думала, как выразить свое последнее фи. Решение пришло само собой. Перед выпускным все одноклассницы шили платья. Капустнова кроила какой-то мудреный корсет на шнуровке; Безручкиной мастерила наряд лучшая портниха в поселке Галка Ковтун, — с гагачьим пухом, а то; Пятакова заказала в Гороховке в ателье little black dress и раз в неделю моталась на примерки; а я не хотела вообще никакого наряда, потому что от всех этих воланов и рюшей, розовых лифов и взбитых подолов, пуховых пелерин, перчаток и накладных шиньонов в виде взлохмаченных гениталий меня тошнило. Не-хо-чу.

— Не хочешь — как хочешь, — сказала мама. — Леди с дилижанса, пони олл райт. Хоть голая иди.

И я пошла. Не голая, конечно, но… Короче, пошла я.

Я напихала в носы побольше ваты, чтобы ботинки не болтались на ногах, и в таком виде отправилась получать аттестат зрелости. Школа была недалеко, я добежала до нее довольно быстро, поднялась по ступеням и в холле у раздевалки встретила библиотекаршу.

— Какие интересные ботинки, — сказала она.

Мне показалось, она меня поняла. Вера Петровна была нормальная тетка. Я ее уважала.

— По праздникам ношу.

— Беги скорее в зал, все уже собрались.

— Клоун! Клоун! — заорали сзади.

— За клоуна ответишь! — не оборачиваясь, сказала я и пошла дальше. По голосу вроде Елисеев. Урод. Все уроды.

На вручении нас по очереди вызывали на сцену к накрытому кумачом столу, пожимали руку и дарили гвоздичку. Я взошла под софиты совершенно спокойно. В зале похлопали. Взглянув на меня, директриса обомлела, но речей своих не прервала.