Читать книгу "Я - чеченец! - Герман Садулаев"

Милая, я придумаю для тебя другое название.

И я расскажу вам: это тихие поля, теплый воздух, синее небо, это рощи шелковицы и тополиные аллеи, это все, о чем я больше не могу писать, потому что я… потому что мне… со мной… нет.

Я не скажу вам этого.

Но все, что вы знали раньше — это снафф.

А Новый Орлеан и Катрин тут ни при чем.

И в этой новелле не будет эффектной развязки, закольцовывающей сюжет.

Двери небес

Когда пишешь о настоящих людях, нужно хотя бы изменять имена. Однажды меня чуть не избили, когда весь контркультурный Рунет прочел рассказ об интимной жизни моих знакомых. Конечно, все были названы своими именами.

Тем более не стоит писать о реальных событиях. О них вообще не нужно писать. Вчера я разбирал старые пыльные журналы «Иностранная литература» за семидесятые годы. Они остались от людей, которые раньше жили в этой квартире. От людей, которые, конечно, уже мертвы. В этом нет ничего странного. Я давно так живу — на два мира, на две стороны — ту и эту.

Я не знаю только, какой из двух миров по эту сторону.

Слишком многое осталось там, я расту из смерти корнями, питаюсь ее минеральными удобрениями. Наверное, мне будет легко умирать.

Вчера я разбирал старые пыльные журналы «Иностранная литература», да. Что за манера, перескакивать с одной темы на другую!

В одном их журналов я нашел короткий рассказ Эрнеста Хемингуэя «О писательстве». О писательстве в рассказе автор рассуждал мало. В большей части текста повествовалось о рыбалке. Это почти как всегда у Хемингуэя.

Но в той, небольшой части, посвященной именно писательству, было сказано именно об этом. О том, что нельзя писать о себе, и о других настоящих людях тоже нельзя писать. И о реальных событиях, которые произошли с этими людьми.

Наверное, если совсем плохо с фантазией, можно сочетать наблюдение и вымысел. Например, взять реальных людей и придумать события, которые с ними произойдут. Получится современная повесть или даже детектив. Можно наоборот, изучить реальные события, желательно, из давнего прошлого, ведь только прошлое по-настоящему реально, и придумать своих героев. И это будет уже исторический роман.

А если пишешь о том, что было, а твоя жизнь не втискивается ни в одну приличную фабулу, тебе остается только один жанр, самый неблагодарный — дневники сумасшедшего.

Ведь нет у жизни сюжета. И только что-нибудь начинается, как нить рвется. И заканчивается все всегда совершенно не вовремя.

Некоторые пытаются хотя бы выдерживать стиль. Но как, как это возможно? Сегодня трагичен, как погребальный костер, завтра ты будешь обыденным, как микроволновая печь.

Нет, искусство — это что-то совсем другое. Может, художественный вымысел обнажает, только он обнажает глубинную реальность. Документируя нелепости, навсегда останешься на поверхности.

А если по-другому не умеешь, надо маскировать реальность. Хотя бы изменять имена.

Но моего двоюродного брата звали Маратом. Я больше никак не могу его называть. Они родились в марте — он и его сестра, двойняшки. И его назвали Маратом, а ее — Маретой. Если бы они родились в Дюссельдорфе, может, ее назвали бы Мартой, так было бы красивее и логичнее, но они родились в Гудермесе. Девочек в Гудермесе не называют Мартами, а Марета — распространенное имя. Я не знаю, откуда оно пришло и что означает. Скорее всего, это еще один вариант еврейского имени Мариам.

В этих именах мне всегда слышится только их корень — Мара. А это, конечно, смерть, на самом древнем из индоевропейских языков, санскрите. Отсюда и мор и mortal. Но это хорошее имя. Оно нравится смерти. Ведь и Марета осталась живой.

И потом, все умирают. Все, даже те, кто не курит, кто проводит выходные в фитнес-залах, кто аккуратно водит машину, соблюдая все правила дорожного движения или, может, предпочитает ездить в метро. Умирают те, кто не летают самолетами, и те, у кого хорошая работа. Люди все равно умирают, даже если они родились в Дюссельдорфе, а не в Гудермесе.

И это неправда, что я могу писать только о мертвых. Ведь я пишу о том времени, когда они были живыми. В самом деле, я же не описываю трупы. А это значит, я пишу о живых.

У меня было много кузенов и кузин. Родня моего отца многочисленна и ветвиста.

Дедушка по отцу, которого я никогда не видел, он преставился еще до моего рождения, вернулся из Казахстана с новой семьей. Когда выселяли чеченцев, его первую жену с грудными детьми оставили дома. Ее звали Тоней, она была русской, поэтому ее оставили дома. Она бы поехала с мужем, но боялась за грудных детей. Правильно боялась. В столыпинских вагонах, без еды и воды, среди болезней, порожденных тоской и скученностью, дети, скорее всего, погибли бы.

В Казахстане дедушка женился во второй раз, на чеченке. И вернулся с новой женой и еще четырьмя детьми, вдобавок к тем трем, которых оставил на родине.

Сначала они разместились в одном доме, все вместе. Потом дедушка построил второй дом, но в том же дворе. Так они и жили дальше, одной большой семьей. Ругались и ссорились постоянно, но посемейному, и никто никогда не различал, от какой жены какие дети. И сами жены не рвали дедушку пополам.

Бабушка Тоня приняла ислам, выучила чеченский язык и обычаи. Она стала чеченкой больше, чем урожденные чеченки. Две жены, одна семья, это никого не удивляло. А что до дедушки, тот до самой смерти в почтенном возрасте еще и чужих молодых жен лечил от бесплодия. Методами народной медицины, особенно, если проблема была в мужьях. Которые никому в этом не признались бы. Потому я никогда не узнаю точно, сколько у меня кровных кузин и кузенов, носящих другие фамилии.

Дедушка умер как святой, в благоприятный праздник окончания великого поста, Рамадан. Когда на вечернем небе появились блеклые звездочки, указующие правоверным, что можно разговляться после дневной аскезы, дедушка съел гору бараньего мяса и умер от заворота кишок.

Святые шейхи сказали, что он, несомненно, попал в рай.

Если на небесах ничего не перепутали, он попал именно в тот рай, которому был предназначен. Думаю, четырнадцатилетние гурии пришлись дедушке весьма кстати.

Мне хватало и официально признанных двоюродных братьев и сестер. Стыдно признаться, но я не всех знал по именам. Иногда они слишком часто рождались! Почти у всех отцовских братьев и сестер были семьи с детьми. Кроме одного. Бездетным остался мой дядя Им Али, по-простому — Емеля. Так его прозвали русские, вместе с которыми он вырос.

Папа трижды женил дядю Емелю, но браки держались недолго. Двух первых жен, чеченок, дядя выгнал из дома. Третья, красивая и безбашенная русская комсомолка, ушла сама. Однажды утром дядя Емеля обнаружил на кухонном столе записку: «Прощай, котик! Я уехала на БАМ». Больше Им Али не женился ни разу.

В семье Садулаевых и так хватало приплода.