Читать книгу "Книга теней - Евгений Клюев"

- Утюг, - сказала Эмма Ивановна Франк. - Хороший утюг. Самый лучший утюг из всех возможных утюгов.

- А то я думал-думал, что бы такое вам привезти, - прервал ее медитацию Дмитрий Дмитриевич. - Мне говорят, книга - лучший подарок.

- Нет, - сквозь слезы возразила Эмма Ивановна. - Лучший подарок - утюг. - Она промокнула глаза галстуком платья.

Дмитрий Дмитриевич заулыбался, горячо заговорил о чем-то, а Эмме Ивановне вдруг показалось невероятно странным слово "утюг": утюг, утюга, утюг, утюгу… Утюг вплыл в сознание, как огромный корабль вроде лайнера или крейсера, произвел там чудовищные разрушения и застрял. До слуха долетали обрывки длинной и подробной, подро-о-о-бной истории о том, как Дмитрий Дмитриевич покупал подарок, как сомневался, как долго не решался выбрать…

- Можно я переоденусь? - неожиданно услышала она сквозь утюг и мужественно произнесла:

- Конечно, что за вопрос!

- Только Вы отвернитесь, ладно? Я еще к Вам не совсем привык. - Дмитрий Дмитриевич смутился, как девушка, причем страшненькая. - Или нет… я лучше в туалете переоденусь.

- Господь с Вами! - замахала руками Эмма Ивановна. - Не нужно этого… в туалете. Я ведь могу и выйти. - И вышла в другую комнату.

За дверью переодевающегося долго слышалось пыхтенье. Потом Дмитрий Дмитриевич полупросунулся в комнату к Эмме Ивановне.

- Иголочки с ниточкой не найдется у Вас? - В дверном проеме убедительно заколыхались полосатые штаны.

Уменьшительно-ласкательное отношение к иголке с ниткой растрогало Эмму Ивановну.

- Что там случилось? Я не понимаю по штанам: мне их видно плохо.

- Да вот же! - Дмитрий Дмитриевич развернул штаны как знамя. - Пуговица оторвалась, а мне пока стыдно перед Вами в таком виде.

Он все время говорит "пока"… ах да, мы же с ним отныне вместе - вместе до самой смерти!

- Иголка с ниткой на кухне, только Вы вряд ли найдете. Я сейчас принесу.

- Но тогда Вы с закрытыми глазами идите, - потребовал Дмитрий Дмитриевич. - Мы же еще не в таких отношениях…

Эмма Ивановна без страха вошла в комнату и остановила взгляд на Дмитрии Дмитриевиче, стоявшем в трусах и прикрывавшем пижамными брюками мужские части тела.

- Я не умею ходить с закрытыми глазами. У меня от этого голова кружится… Да перестаньте Вы так нервничать - что я, по-Вашему, мужчину в трусах не видела?

- Не знаю, - призадумался мужчина-в-трусах, одновременно рдея, как венгерское яблоко.

- Давайте штаны, я сама пришью. Пуговица где?

- Потерялась… - Протягивая брюки, Дмитрий Дмитриевич стыдливо соединил пухлые колени.

И вдруг Эмма Ивановна начала хохотать. Не смеяться, заметьте, - хохотать, и не нервически, а от всей души. Неизвестно откуда пришел хохот этот - внезапный, как почтальон. Она в упор смотрела на гостя и просто-таки умирала от смеха. А тот совсем сначала скис, однако через минуту уже тоже улыбнулся… заулыбался, заулыбался и неожиданно, прежде всего для себя, залился тоненьким смехом, время от времени попискивая. Он все-таки удивительно был похож на щенка, ну вылитый щенок! Насмеявшись, они внимательно посмотрели друг на друга - и внезапно смутившаяся наконец Эмма Ивановна отправилась на кухню пришивать пуговицу к штанам. Дмитрий Дмитриевич кряхтел одиночестве, потом сказал:

- Я, извиняюсь, опять забыл, как Вас зовут…

"Склероз… Склеротик еще!" - с непонятной радостью подумалось ей.

- Прошу Вас запомнить: Эмма Ивановна Франк. Постарайтесь, пожалуйста, не спрашивать больше. Эмма Ивановна Франк, 1918 года рождения, немка, беспартийная, незамужняя. - Она сделала паузу и с удовольствием произнесла: - Певица.

- Спойте, пожалуйста, мне какую-нибудь песню, - быстро среагировал гость и умолк, судя по всему собираясь слушать.

- Какую же песню Вы хотели бы услышать, драгоценный Дмитрий Дмитриевич Дмитриев? - Она вернулась с его штанами.

- Можно вас попросить, - обиделся тот и от обиды стал надевать штаны прямо посреди комнаты, - не употреблять моей фамилии: у вас это как-то легкомысленно получается.

- Пардон, - извинилась по-французски Эмма Ивановна. - Так какую же песню?

- "Миллион алых роз", - размечтался Дмитрий Дмитриевич, окончательно облачась в чешскую свою пижаму: причем, стало ясно, что пижам до этого он не носил никогда, поскольку вел себя в ней, как если бы на нем был надет фрак.

- Это не мой жанр, - улыбнулась Эмма Ивановна. - Я исполняю старинные романсы.

- А-а, - разочаровался Дмитрий Дмитриевич, упихивая вещи в чемодан. - Ну… тогда можно не петь.

- Я и не собираюсь, - успокоила его Эмма Ивановна и отвернулась к окну.

- Ой, я, кажется, не то сказал…Вы пойте, конечно, я не против!

- Ни за что! - отрезала она и пошла разогревать суп, наказав гостя паузой - достаточной, чтобы воспитать целую гимназию.

Они и суп ели молча. Дмитрий Дмитриевич даже не поднимал глаз от тарелки, с отчаяньем наблюдая за собой, как быстро он ест. Однако после супа отчаянье почему-то пропало - более того, начал он поклевывать носом и даже всхрапывать. Продолжая педагогический террор, Эмма Ивановна без единого слова вымыла посуду, потом нечаянно поймала Дмитрия Дмитриевича за его занятием и улыбнулась. Они перешли в комнату. Гость зевал как заведенный.

- Я всю ночь не спал от волненья перед встречей. Вы извините меня за мой сон сейчас, это неделикатно я делаю.

- Вот Ваша кровать… то есть диван, можете укладываться.

- Только я постельного белья не привез. Я думал, Вы скажете нам надо вместе спать.

- Этого-то уж я Вам никогда не скажу! - возмутилась Эмма Ивановна, готовая было к примирению. - Не пугайтесь, пожалуйста.

- А чего мне пугаться? - расхорохорился сонный Дмитрий Дмитриевич. - Я на своем веку не с одной женщиной спал.

- Думаю, что на Ваш век и хватит, - закрыла тему Эмма Ивановна и поинтересовалась: - Вам руки не надо перед сном помыть?

- Да у меня чистые. - Гость проверил. - Мне вот в уборную хочется - это да. У Вас совмещенная?

- Отдельная, - отчеканила Эмма Ивановна.

- Это я люблю, в Воронеже тоже отдельная была. А то все время кажется, что пока ты там, так сказать, сидишь, кому-нибудь обязательно руки мыть надо.

И бодрым, как ни странно, шагом направился Дмитриев Дмитрий Дмитриевич в туалет - словно в бой, на штурм, в поход! Только что военных песен не пел… и из ружья не стрелял. В ванную пошел все-таки, но по-другому уже, миролюбивее. Там долго фыркал, плевался, вылез мокрый, полотенце попросил. Лег в приготовленную постель, сказал: - Бывайте, - и уснул с пол-оборота.

Эмма Ивановна посидела на кухне, выпила цитрамон: голова разболелась. От цитрамона голова не прошла. Давление подскочило, наверное. Плохо. Это она понервничала - и было, между прочим, от чего. Жизнь, в общем-то, рушилась… не шуточное дело! Значит, что же - обед надо на завтра варить? И не овощной, между прочим, супчик, вроде сегодняшнего, а какой-нибудь борщ там… наваристый. С костью во всю кастрюлю - этой, как ее… мозговой. И на второе - ой, второе теперь будет!.. - опять же мясо. Да, мясо-по-домашнему. По-домашнему… ужас. И компот. Ну уж компот - это дудки. Без компота обойдется… Она закрыла глаза, опустила голову на руки - и нечаянно задремала, даже уже снилось что-то: облако такое пушистое, белое. И вышел из облака этого Дмитриев Дмитрий Дмитриевич с винтовкой, стал стрелять и кричать: - Компот давай, пора! - Пришлось вздрогнуть и проснуться. Из комнаты в кухню и обратно, как маленькая тележка на многих колесиках, катался не то чтобы оглушительный, но густой и вместе рассыпчатый храп - именно того самого тембра, который лучше всего улавливает человеческое ухо. "Восхитительно", - вслух сказала Эмма Ивановна и пошла на храп с намерением прекратить его раз и навсегда, но в темноте наткнулась на что-то: прямо под ноги в освещенную переднюю снова вывалилась куча белья - все та же. Замачивая белье, поймала себя на том, что напевает: "Миллион, миллион, миллион алых роз из окна, из окна, из окна видишь ты…"