Читать книгу "Медвежатник фарта не упустит - Евгений Сухов"

— Лиз, ты не сможешь продать вот это? — спросила вдруг Лизавета, раскрыв ладонь.

— Это? — удивилась женщина, глядя на крупную жемчужину в руках бывшей, как и она, узницы чрезвычайки.

— Ну, конечно же, это, — засмеялась Лизавета. — Моя заначка на черный день…

— Зачем?

— Мне нужны деньги.

— Сколько?

— Сколько дадут, — беспечно ответила Лизавета, послав в рот вишенку.

— Зачем же такую хорошую вещь продавать? — любуясь на жемчужину, сказала Лиза-спасительница. — К тому же черный день уже прошел. Знаешь, я могла бы…

— Нет, и не думай даже, — не дала договорить спасительнице Лизавета. — Ты и так для меня сделала очень много. — Она улыбнулась: — Или ты, коварная, хочешь, чтобы мне было неловко и я испытывала бы угрызения совести до скончания века?

— Нет, — улыбнулась в ответ Лиза-вторая. — И все же, сколько тебе нужно денег? — не унималась она.

— Вот ведь неугомонная, — фыркнула Лиза-первая. — Ну, рублей тридцать, наверное.

— Ежели по сусекам поскрести, думаю, найду столько.

— Нет. Я же сказала: не думай даже. Все равно не возьму, — отрезала Лизавета.

— Почему? Я же от чистого сердца! — воскликнула, собираясь, похоже, обидеться, Лиза-вторая.

— Вот потому и не возьму, — ответила Лиза-первая. — Не хочешь идти продавать, сама пойду.

— Ты еще слабенькая, — нахмурила брови спасительница.

— Тогда ты сходи.

— Хорошо, схожу, — сдалась тезка. — Только я на твоем месте взяла бы у подруги деньги. Ведь мы подруги?

— Подруги, — согласилась Лиза-спасенная, — но ты бы не взяла последние деньги даже у подруги.

— А может, они у меня и не последние? — улыбнулась Лиза-вторая.

— Последние, последние, — засмеялась Лиза-первая. — Что я, не вижу?

— Больно много видишь, — притворно сдвинула брови женщина. — Ладно, давай сюда свое приданое.

На Толчке возле Петропавловского собора было все, как до большевиков. Жемчужину взяли с ходу, не торгуясь, дав сорок пять рублей, как и было прошено.

Когда Лиза-вторая вернулась, Лиза-первая сидела на лавочке возле дома и жмурилась от солнца, как кот на завалинке. Женщина сунула в руку Лизавете сорок пять рублей.

— Вот, держи.

* * *

На следующее утро Лиза-первая засобиралась в город.

— Пойду пройдусь.

— Куда это ты намылилась-то?

— Поброжу немного, а то вовсе разучусь ходить, — ответила Лизавета.

Город был чист и свеж. Бородатые пролетарии метлы и лопаты в фартуках и с дореволюционными бляхами на груди вновь стали убирать конские яблоки и мусор с закрепленных за ними улиц. С тротуаров исчезли замусоленные окурки самокруток и семечная шелуха, а старик Державин в своей римской тоге, свежевымытый, а не заляпанный с головы до сандалий вороньим пометом, явно улыбался и, похоже, вот-вот готов был забренчать на своей лире пафосные верноподданнические стансы.

Город, как и рассказывала Лизавета-вторая, был весь в цветах и флагах. Из окон домов пахло еще довоенным кофеем фирмы «Мокко», магазины и лавки были открыты настежь, а женщины вновь принялись расхаживать в кокетливых шляпках и в длинных, по локоть, лайковых перчатках.

Елизавета тоже купила веселенькую шляпку с розочкой, перочинный ножик и небольшой кожаный саквояж, став похожей на слушательницу Высших женских курсов, отъезжающую на новую перспективную работу.

Сделав большую петлю по городу, который сегодня ей очень нравился, Лизавета прошла до нумеров «Франция», меж окон первого и второго этажа которых висела теперь большая вывеска:

«HOTEL Ф Р А Н Ц I Я» Лизавета направилась к дверям, открыла их и решительно вошла в холл. Навстречу поднялся незнакомый ей служащий и, учтиво улыбаясь, спросил:

— Чем могу служить, сударыня?

Эти, как выражались некоторые служащие из новых, старорежимные обороты «чем могу служить» и «сударыня» весьма приятно поразили слух Елизаветы Петровны. Жена знаменитого вора-медвежатника — это одно, но она была еще некогда дворянкой, одной из самых лучших воспитанниц знаменитого Смольного института благородных девиц, что за все годы, проведенные с Савелием Родионовым, не могло, конечно, выветриться полностью. К тому же сам Родионов тоже был по своему несчастному отцу кровей дворянских, а образование, полученное им в Берлинском университете, естественно, отложило отпечаток и сгладило неблагоприятное наследие его детства и ранней юности, проведенных на небезызвестной Хитровке.

— Меня может искать один человек… — осторожно начала Лизавета.

— Слушаю вас, — учтиво склонил голову служащий отеля, ловя каждое слово прекрасной посетительницы.

— Его зовут Савелий Николаевич Родионов. Возможно, он будет представляться еще и господином Крутовым, — продолжила Лиза, — но это вас не должно смущать, так как у него двойная фамилия. И если он появится у вас, передайте, пожалуйста, что супруга будет ждать его в кондитерской Панаевского сада от полудня до часу дня.

— Когда, мадам? — вежливо поинтересовался служащий.

— Всегда!

— Простите…

— Я хотела сказать, — немного смутилась Лизавета, — что буду ждать его с двенадцати до часу дня в кондитерской Панаевского сада каждый день, начиная с завтрашнего.

— Хорошо, сударыня, — уважительно наклонил прилизанную голову служащий отеля. — Я непременно все ему передам. Не извольте беспокоиться.

— И еще. Скажите то же самое, пожалуйста, человеку, который вас будет подменять, — добавила Лизавета.

— Такого человека покуда не имеется. Понимаете, штат служащих отеля еще полностью не набран, так что я бываю на службе каждый день.

— Вот и славно, — облегченно вздохнула Лизавета. — Значит, я могу на вас надеяться?

— Несомненно, — заверил ее служащий. — Я все сделаю, как вы просили.

Это было уже кое-что. Теперь оставалось набраться терпения и ждать, покуда не объявится Родионов. А то, что он обязательно даст о себе знать, Елизавета не сомневалась.

Глава 22. АВТОМОБИЛЬ С ЗОЛОТОМ

Густава Густавовича освободил один из красноармейцев, проснувшийся раньше других после воздействия усыпляющего газа. Он же растолкал остальных спящих, покамест хранитель звонил комиссару банка Бочкову.

— Что?! — взревел белугой на том конце провода Борис Иванович. — Сей же час буду!

Бочков примчался в банк на приданном ему автомобиле менее чем через четверть часа. Он был пунцовый, как вареный рак, говорил громко, с надрывом, брызгая слюной в собеседника. Таким его еще никогда не видели. Первое, что он пожелал, — пройти в хранилище.