Читать книгу "Возлюбленная тень - Юрий Милославский"

14

Анечка, Анечка, давай мы с тобой пристроим под пальто тяжеловатые иудейские древности – полное оханукение, никуда они не лезут. Сгибать – жалко, да и не сгибается альбом. Но сколько там идти, пару метров, пока агенты смотрят, а возле метро зайти в туалет – и достать, спокойно нести в руках, он же завернут. От метро до дома Липского идти придется пешком – остановка от дома в пятнадцати минутах.

– Аня, иди спокойно. Задержат – я тебе говорил, как себя держать. Напоминаю: не вздумай сопротивляться, но сама не иди. До тех пор, пока не начнут тебя толкать, тянуть. Запомнила?

– Запомнила, запомнила, все запомнила, солнышко. А если б ты вез патроны?

– Ты когда-нибудь так пошутишь – и к нам придут с обыском на предмет обнаружения складов оружия. Шути понятней для народа.

– Славка, у тебя хорошее настроение! Я вижу. Это надо отметить – за два года знакомства я тебя впервые воспринимаю в хорошем настроении!

– У меня всегда хорошее настроение, уважаемая Аня. Это я кокетничаю – делаю мрачный вид.

– Да-да, я ж тебя совершенно не знаю…

– Аня, большой привет тебе – и передай примерно такого же размера привет знакомым.

– Большое спасибо. Имей в виду: на обратном пути я покупаю бутылку. Если твое притворное хорошее настроение сохранится до моего прихода – мы будем пить. Я напьюсь и буду к тебе приставать!

– Точняк – он же верняк. Ну все, солнышко, иди, а то будет поздно.

Садиться в метропоезд надо с умом. Чем больше пересадок – тем больше ума. Но и безо всяких пересадок надо рассчитать, в какой вагон садиться, чтобы при остановке оказаться ближе к необходимому выходу. При обилии пересадок эта раскидка еще тоньше и многослойней. Московская ловкость, никому более не доступная. Мне, по крайней мере.

Анечка – профессиональная москвичка, точно сочла и сэкономила около шести секунд… Вот я смеюсь, но сейчас перестану, ибо вижу Анечкину слабую спинку под конспиративным пальто, альбом тяжелый в газете «Труд», только моему бесстыдному и внимательному взгляду заметный скос высоких Анечкиных каблуков – чинить надо? А походку Анечкину не опишу: мастерства не хватает. Так дайте же мне мягкую куклу, я, не забывайте, бывший актер кукольного театра имени Клары Цеткин – я надену куклу на руку (внутри горячо и сыро), надену, говорю, и покажу. Лучше, извините за выражение, один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я расслаблю кисть так, чтобы ее костяное присутствие зрителям не мешало, и, перемещаясь вдоль сценической грядки, буду покачивать ею – продольно и поперечно, стараясь, дабы покачивания, совпадая, переходили одно в другое. Время от времени нужны мелкие подрагивания, но это требует не меньшего умения, чем описание: должно учитывать и пропорции куклы. На четверть миллибалла сильнее дрогнешь – и в соотношении кукольно-Анечкиных размеров возникает эпилептическая отбойная шатка.

И таким образом доведу я Анечку до искомого дома и подло покину, сведя с кисти, в громадном бетонном дворе с гаражами, с малыми лампами у множества подъездов; и только издалека смогу сочувствовать ее поискам: как она тыкается от дверей к дверям, засматривает на бумажку, где у нее записан номер квартиры, прикидывает, в каком подъезде да какие номера, и так минут десять, сведя на нет достигнутый в метро выигрыш времени.

Дверь – на двери три замка разного типа и никелевая табличка: «М. Б. Липский, канд. тех. наук», а свободное место занято недавно нанесенными вавилонами; это, Анечка, то же самое, только на языке иврит .

– А, добрый вечер, вечер добрый… Хана, да? Прошу, – и на Михаиле голубой с широкими белыми дополнениями спортивный костюм из посылки, сандалии на босу ногу, ногти блестят – педикюр. – Это сюда повесьте, пожалуйста, а это возьмем в комнату, вперед, не оглядывайтесь, здесь не убрано, когда жены нет – я не убираю, лентяй патологический. Жена? Она с детишками уехала в Планерское, чуть отойти, страшное нервное напряжение, – мы прямо сюда, ко мне, что вы пьете, когда пить не хотите, кофе у меня здесь, из кофеварки, варить по-всамделишному так и не научился. Это? Приемник «Хитачи», пришлось купить – иначе невозможно Израиль слушать, – значит, так: сейчас посмотрим, что у нас есть, так – есть у нас с вами, дорогая Хана, самая немножечка настоящего вермута, Фимка, черт, выпил, вы помните Фимку? Толстый такой, – и еще у нас с вами, дорогая Хана, есть французский коньяк и – виски. Хотите виски с пепси-колой?

15

Об уборке не думать. Относительность идеи чистоты и порядка ясна всем непредубежденным. Пример: если я всегда буду ставить ботинки, скажем, на стол, но только всегда , а не в качестве исключения, то вскоре этот так называемый беспорядок превратится в разновидность порядка . Это будет мой порядок – и не более того. Другой пример – пыль. Если никогда не вытирать пыль ниоткуда, то постепенно пыль органически войдет в структуру предметов, на коих она располагается и – образуется порядок. Таким образом, если я сейчас поддамся странному желанию вытереть пыль с книг, то вместо того чтобы навести порядок, я существующий уже порядок нарушу. Ведь не полезу же я подметать за тахту! Туда и добраться невозможно. Или стол вытирать – безумие…

Итак, если я уберу пылинки только с одного места, а в других местах их родственников оставлю нетронутыми, то, разрушив порядок существующий, создам беспорядок. А беспорядку придется бороться длительное время, чтобы снова превратиться в порядок. А он может и не превратиться: я не проводил структурный анализ обстановки в моей комнате. Кто знает, возможно, уничтожение пыли на книгах приведет к непоправимому разрушению структуры – и все-все рухнет, превратится в хаос.

Отсюда мы можем вывести тщету всех нерадикальных революций и прочих недостаточно насильственных изменений. Они правы: либо все, либо ничего.

Что-то я шутлив не в меру. Анька всегда замечает – женская наблюдательность, связанная с большей активностью подсознания. Женщины живут более рефлекторно, бабья система запретов легче поддается снятию: легкомысленные, ветреные, резвушки – как говаривали в прежние времена. Ну, Анька, мягко говоря, не резвушка. У меня здесь особенно не порезвишься. Уехать с ней – дать развернуться? Ничего не выйдет. Внешней смены обстановки будет недостаточно. Все говно, кроме мочи.

Плотников пропустил визит к литератору с душем, но решил – то есть что значит решил? – согласился выкупаться дома: отметить празднично приличное настроение. Но в ванной, отделенной от кухни ситцевой шторой, среди двух разлохмаченных зубных щеток, трех Анечкиных трусиков телесного цвета, полотенца с потемневшей бахромкой, полупустой пудреничной баночки с надписью «Фармацевтические заводы Закопане» и почти полного отсутствия мыла, – запели ноги тоской. Тотчас возникло зеркало над умывальником: зарос и волосы жирные. Как там у Ходасевича: разве мама хотела такого, желто-зеленого, полуседого и мудрого, как змея? Мама пропала в больнице – маразм и смерть, а мудрость – наврал Ходасевич: плохой цвет лица не есть свидетельство мудрости. Несчастный дурак из колодца двора завывает сегодня с утра. И лишнего нет у меня башмака, чтобы бросить его в дурака. Все башмаки заняты и стоят на столе. Все черненькие и все прыгают. Поток сознания, известный также под именем «цепи ассоциаций», – высшая мера западной литературы. Никогда я не мог этого всего читать: все говно, кроме мочи российского происхождения. Сколь ни примитивно, а так оно и есть. «Проснувшись. Грегор обнаружил, что превратился в насекомое…» Тоже мне, передовая мичуринская агробиология!