Читать книгу "Невозможные жизни Греты Уэллс - Эндрю Шон Грир"

Могла ли она путешествовать? Отныне все казалось возможным. В конце концов, во мне не было ничего особенного, ничего уникального; наша судьба часто зависит от того, в каком месте мы оказываемся. Пианино падает справа от нас, в каком-нибудь дюйме, и мы остаемся в целости и сохранности. И это не потому, что мы особенные, а кто-то другой – нет. Возможно, дело в том, что наша печаль огромна и может, подобно звезде, искривлять мир с помощью гравитации, чуть-чуть сдвигать предметы. Она способна проделать дырку во вселенной, печаль женщины вроде меня или этой хрупкой старушки в холле.

– Миссис Арнольд? – раздался голос медсестры, и мы оторвали взгляды друг от друга.

Я наблюдала за тем, как она медленно шла к нему в кабинет. Кто знает – вдруг в ту же ночь она провалилась в пустоту и проснулась в мире, где снова была молода? Или снова оказалась замужем? Или очутилась в полном одиночестве? Я увидела, как закрывается за ней дверь, услышала тихий голос моего врача. По пути домой мне стало ясно: я не могу никого спросить, чем все закончится, но ждать и наблюдать тоже не могу. На это уже не оставалось времени. Мне – и другим Гретам – пора было решиться.

Пора было действовать.

3 января 1919 г.

– Где, черт возьми, ты достала это шабли, Рут? – с восторгом спросил Феликс.

– У меня есть друг-дипломат, – подмигнув, ответила Рут моему брату, – который сделал запасы еще в тысяча девятисотом. Нам всем надо запастись вином, пока не ввели сухой закон[30].

Тетя Рут была в высоченных сапогах и в платье цвета пекинской лазури, без рукавов, с лифом, расшитым бисером. Словно в противовес простоте платья, она украсила свои белые волосы нитями жемчуга, и голова ее стала похожа на свадебный торт. «Разве у другой Рут есть столько жемчуга?» – озорно спросила она меня.

Потребовалось всего несколько дней, чтобы устроить вечеринку в тетиной квартире, украшенной свечами, большевиками и светскими людьми, которые с ошеломленным видом разглядывали богему в монокль. Передо мной все время стояло лицо Натана в ночь его приезда, такое суровое. На следующий день я с облегчением увидела, как оно озарилось, – после моего вопроса о том, в какое из мест, по которым он соскучился, мы можем пойти. «В Центральный парк, – прикидывал он, лежа на кровати и уставившись куда-то в пространство. – Можно устроить пикник. Или в Вулворт-билдинг»[31]. Беда случилась перед самой вечеринкой. Я застала Натана, когда он надевал пальто. Оказалось, его вызывают в клинику на ночное дежурство и он не хочет, чтобы я пошла без него.

– Я понимаю, дорогой, понимаю, – сказала я. – Но я иду не ради себя, а ради Феликса. Он хочет, чтобы я познакомила его с издателем.

– Разве ты знаешь хоть одного издателя? – спросил он и добавил: – Ты просто жить не можешь без вечеринок.

– Я забегу только на минуту.

– Все должно измениться, Грета, и стать таким, как прежде.

– Все изменится, обязательно изменится, ты это знаешь. Мы оба должны многому научиться.

Поняв, что я намекаю на его грехи, он согласился отпустить меня, затем взял цилиндр и на одно долгое мгновение посмотрел мне в глаза. Я спустилась к Рут, сознавая, что совершаю нечто вроде измены.

– Ну и пойло! – сказал мой брат, опустошив бокал с вином из запасов Рут.

Мы все собрались у странного бра, изображавшего Прометея; в прическе Рут звенели жемчужины. Я посмотрела на ковер, в центре которого была выткана женская фигура.

– Знаю, – сказала тетя и вздохнула, глядя на свой бокал. – Вкус как у масла военного времени.

– Выпью еще, – сказал Феликс, заново наполнил бокал и отсалютовал им мне.

Я смотрела, как он идет в другой конец комнаты, где известный человек громко клеймил Лигу Наций: «мерзкая антинародная организация». Стоявший рядом со мной лысый астроном заговорил о комете Галлея.

– Я был единственным из друзей вашей тети, который знал, что мы пройдем сквозь ее хвост. Это, знаете ли, безвредно, – сказал он, подмигивая мне. – Конечно, она меня не слушала, но все равно устроила вечеринку в честь конца света.

– Последствия этого, – серьезным тоном произнесла Рут, – пока не изучены.

Астроном выпил за наше здоровье и направился туда, где велась политическая дискуссия. Я наблюдала за Феликсом: он порхал по гостиной, как пчела, опыляющая клевер.

– Его до сих пор нет, – сообщила я тетке. – Я беспокоюсь.

Она пьяно покачала головой:

– Он придет. Говорю же, я позвонила ему и сказала, что должна составить завещание. Боюсь, это прозвучало так, будто у меня денег куры не клюют. В опасные игры ты играешь, Грета.

Я заявила, что она ничего не понимает в любви.

– Да где уж мне, – хихикнула Рут.

От меня потребовалось немного: еще раз посетить библиотеку, прошерстить телефонный справочник, пообщаться с телефонистками, пока не найдется правильный номер, и заставить Рут набрать его. Тетка придумала нелепый предлог – мол, на следующий день она уезжает из страны и застать ее можно будет только на вечеринке, – но уверяла, что это сработает. Я стала весьма романтичной особой! Как пьяный посетитель заставляет пианиста в ресторане много раз играть одну и ту же песню, так я снова и снова пыталась оживить старую любовь, испытывая и восторг от повторного зарождения чувства, и смятение из-за того, что все происходит неожиданно и по-другому. И все же я хотела, чтобы Феликс получил этот дар, это проклятие, хотела преподнести его своему брату в антураже свечей, плохого вина и авангардистов. Наконец-то мне удастся кое-что усовершенствовать в этом мире.

Кого же я пригласила на вечеринку в 1919 году? Алана, конечно. Я хотела вернуть его в нашу жизнь.

Слушая, как Рут рассуждает о большевизме, я рисовала в уме картину того, как это произойдет. Алан явится в черном пальто и цилиндре, осторожно их передаст горничной, оглядывая комнату с нервной улыбкой человека, который ступает с берега на качающуюся лодку. Тут подойдет Рут со своим русалочьим головным убором из жемчуга, протянет ему бокал шабли, поговорит с ним о делах. Она познакомит его со мной («Мадам, вы очаровательны», – скажет он, не узнавая меня, хотя мы с ним вместе пережили самые страшные дни в нашей жизни), а затем укажет на другой конец комнаты, где стоит Феликс. Их будут разделять всего пять шагов – длина ковра с женской фигурой, и Феликс поднимет глаза, и все случится. Никто из наблюдающих эту сцену не поймет, в чем дело. Знакомя людей друг с другом, мы можем думать, что между ними возникнет электрический разряд, а позже – допустим, на их свадьбе – даже делать вид, что видели это, и поняли, что произошло, и отметили в дневнике своего разума; но это не так. Даже любовники ничего не знают; ангел их памяти прилетает и переписывает прошлое, чтобы сделать его совершенным, ибо неясные надежды и сомнения во время встречи не соответствуют правилам романтики. Но это было другое. Я уподобилась зрительнице, которая одна во всем зале знает, что на сцене вот-вот появится знаменитость. Не Алан в пальто и шляпе и не уставившийся на него Феликс, такой прекрасный в вечернем костюме, а некто третий: он поднялся, словно фигура с ковра, и витает между ними. Это уже случалось раньше, в другое время; я одна знала, что это случится снова – здесь и сейчас. Испытав на мгновение ужас, они застынут на месте, в их жилах потечет горячий металл, чем-то сходный с молнией из моей волшебной банки. Они будут испуганы, сбиты с толку, изумлены. Это может произойти здесь в любую секунду, и замечу это я одна.