Читать книгу "Мистер Вертиго - Пол Остер"

— Вы так говорите, будто вы старик, мастер. Вам еще и пятидесяти-то нет.

— Мне сорок шесть. Там, откуда я родом, это считается много.

— Чушь собачья. Вот попадете на калифорнийское солнышко — и за день прибавится жизни лет десять.

— Возможно. Но даже если и прибавится, впереди у меня все равно меньше, чем позади. Арифметика простая, Уолт, и неплохо бы подготовиться к тому, что нас ждет.

Потом наш разговор перескочил на что-то другое или мы вовсе замолчали, однако эти несколько коротких, печальных фраз я запомнил и потом несколько дней возвращался к ним мыслями. Для человека, привыкшего так старательно прятать свои чувства, они были равнозначны исповеди. Я не помнил, чтобы мастер когда-то так раскрывался, и пусть он снабдил свою речь всеми возможными «бы» и «если», но я был все-таки не так глуп, чтобы не уловить крывшегося за ними смысла. Мысли мои возвратились к сцене в гостинице в Нью-Хейвене, где он хватался за живот. Если бы не головные боли, я, конечно, был бы к нему повнимательнее. И теперь, когда проблемы мои разрешились, а делать было совершенно нечего, кроме разве как глазеть по сторонам да считать дни до Калифорнии, я решил впредь не спускать с него глаз. На этот раз я не струшу. Вот как только увижу, что он хватается за живот, сразу отволоку к первому попавшемуся врачу.

Наверное, он заметил мое беспокойство, потому что вскоре после этого разговора послал все печали подальше и сменил пластинку. Мы выехали из Техаса и мчались теперь по просторам Нью-Мехико, где он стал оживлен и весел, и как я ни старался отыскать на его лице хоть малейший признак болезни, так ничего и не нашел — никакого намека. Понемногу, по горсточке, мастер опять пускал пыль мне в глаза, и если бы не происшествие, которое случилось после нашего разговора через шестьсот или семьсот миль, прошли бы месяцы или даже годы, прежде чем я понял бы правду. Такова была сила мастера. Не было ему по уму равных, и когда я отваживался с ним спорить, потом всякий раз утирался. Голова у него работала быстрее, чем у меня, он был намного гибче и опытнее и в момент мог пустить меня без штанов. Впрочем, до действительно споров никогда у нас не доходило. Мастер Иегуда обставлял меня сразу, и так было до самого конца.

Это была самая утомительная часть пути. Много дней мы ехали по Нью-Мехико, по Аризоне, и через некоторое время мне стало казаться, что мы единственные люди на земле. Мастеру, наоборот, пустыня понравилась, и он, едва увидав эти безжизненные края, где торчали только камни да кактусы, принялся, тыкая пальцем в какое-нибудь любопытное с его точки зрения геологическое образование, читать мне краткие лекции о невозможности исчисления возраста нашей старушки планеты. Честно говоря, ее возраст меня не трогал. Я не хотел портить ему удовольствие, потому помалкивал и делал вид, будто слушаю, но, посмотрев на четыре тысячи каменных столбов и шесть тысяч каньонов, понял, что хватит с меня этих пейзажей до конца моих дней.

— Если тут Бог, — сказал я наконец, — то нам делать нечего.

— Не ворчи, — сказал мастер. — Здесь повсюду одна пустыня, и какой смысл сидеть и считать, сколько осталось миль, дорога от этого короче не станет. Тебе ведь хочется в Калифорнию, а другого пути туда нет.

— Оно конечно. Но я же не обязан его за это любить.

— Мог бы и попытаться. Тогда и время прошло бы быстрее.

— Терпеть не могу портить банкеты, сэр, но, по-моему, все эти ваши рассуждения по поводу здешних красот большая туфта. Кому какое до них дело, а? Интересно там, где есть люди. А убери людей, что останется? Пустое место останется, вот что. А с пустого места чего возьмешь? Ничего. От пустого только давление падает да глаза закрываются.

— Тогда закрой их и поспи, а я лучше молча полюбуюсь природой. Не горюй, малыш. Недолго осталось. Будут тебе скоро люди, сколько захочешь.

Шестнадцатого ноября над западной Аризоной занялась заря самого черного дня моей жизни. В это сухое, как лист бумаги и как все предыдущие, утро, примерно в десять часов, мы пересекли калифорнийскую границу и покатили по Мохаве вниз к океанскому побережью. Увидев пограничный щит, означавший финишную прямую, я завопил от радости. Ехали мы на приличной скорости и рассчитывали попасть в Лос-Анджелес к обеду. Помню, мы поспорили, в каком из тамошних шикарных ресторанов провести первый вечер. Вдруг мы увидим Бастера Китона или Гарольда Ллойда, сказал я, вот было бы здорово, а? Входим мы, например, в роскошный клуб, и там как раз эти ребята — спустились с гор этой жаркой Аляски, и мы поздороваемся с ними за руку. Или, например, вдруг они захотят поразмяться, а я тогда с ними побоксирую — в шутку, конечно. Мастер засмеялся, представив себе эту сцену, а я как раз взглянул на дорогу и ничего не понял. «Это что такое?» — сказал я. «Это что такое?» — сказал мастер. Через пару минут нам пришлось разворачиваться.

Перед поворотом на узкой горной дороге стояли, перекрывая проезд, четверо человек. До них оставалось еще ярдов двести или триста, и мы не сразу поняли, что это люди. В жаркой дрожащей дымке они были похожи на призраков, прилетевших с другой планеты, сотканных из мерцающего света и легкого воздуха. Ярдов через пятьдесят я разглядел, что все четверо стоят с поднятыми руками, будто бы голосуют. Я решил, что это дорожные рабочие, и даже подъехав еще ближе и увидев на лицах носовые платки, все равно не догадался. Здесь пыль и ветер, сказал я про себя, наверное это от пыли. Только когда до них оставалось ярдов шестьдесят или семьдесят, я наконец обратил внимание на то, что в поднятых руках они держат какие-то штуки, которые поблескивают металлом. В ту самую секунду, когда до меня дошло, что это револьверы, мастер ударил по тормозам и газанул назад.

Оба мы не издали ни звука. Газ до отказа — мотор взвыл, нас вдавило в сиденья, и машина заходила ходуном. Четверо «десперадос» бросились за нами следом, потрясая сверкавшими на солнце револьверами. Мастер сидел, развернувшись назад, чтобы в заднее окошко видеть дорогу, и не увидел того, что увидел я, а я увидел среди бежавших бандитов одного хромого. Несмотря на хромоту, этот тип, с тощей, длинной петушиной шеей, бежал быстрее других. Он быстро вырвался вперед, и тут платок развязался и я увидел его лицо. Пыль там была как завеса, но этого гада я узнал бы всегда. Это был Эдвард Дж. Спаркс. Это он гнался за нами, и в то самое мгновенье, когда я его узнал, я понял, что жизнь моя погибла безвозвратно.

Стараясь перекричать мотор, я крикнул мастеру:

— Догоняют! Разворачивайтесь! Сейчас они будут стрелять!

Непонятно было, что хуже. На задней скорости далеко мы уйти не могли, но разворот тоже должен был отнять время, и мы подпустили бы их еще ближе. Тем не менее пришлось рисковать. Нужно было уложиться секунды в четыре, иначе у нас не осталось бы ни единого шанса.

Мастер Иегуда резко крутнул руль вправо, делая отчаянный задний разворот, и включил первую передачу. Коробка затряслась, заскрежетала, задние колеса занесло, «пирс-эрроу» пошел юзом считать придорожные камни. Через секунду или, может быть, две колеса снова поймали дорогу, мы нацелились в правильном направлении, но тут в спину грянули выстрелы. Пуля угодила в заднее колесо, покрышка лопнула, и машину резко бросило влево. Не отрывая педали от пола, мастер вывернул руль тоже влево. Чтобы не вылететь с дороги, он крутил баранку как сумасшедший и уже включил третью скорость, но тут вторая пуля разбила стекло. Мастер вскрикнул, на мгновение выпустив руль. Машину снесло за обочину, и она запрыгала по камням, а плечо мастера покраснело от крови. Бог знает, откуда у него взялись силы, но он снова вцепился в баранку и снова нажал на газ. Не его вина, что уйти нам не удалось. «Пирс-эрроу» терял управление, а когда мастер попытался вернуться на дорогу, переднее колесо наскочило на каменный выступ и мы опрокинулись.