Читать книгу "На берегах тумана. Книга 3. Витязь Железный Бивень - Федор Чешко"

А что сбережет человека, описавшего миры, НЕ ощутимые взглядом и НЕ воздействующие на окружающую нас природу? Миры, которые НЕ могут быть признаны одним целым с нашим Миром? «Я скажу: такого человека невозможно сберечь. Даже власть Адмирала имеет границы – я имею в виду власть Адмирала Флота», – вот что сказал его стальная несокрушимость. И посоветовал знатоку различных наук весь свой недюжинный ум употребить на поиски спасительного выхода. А через два дня после этого разговора его несокрушимость велел своему ученому до особого распоряжения не появляться при адмиральской особе.

Нынешний Вечный Старец ничего не скрывал от жены и от любимого сына. Но он, вероятно, был наивен и вовсе не знал человеческой природы. Он не внял жениным мольбам письменно опровергнуть собственные опасные выдумки (вот, дескать, к чему может привести разнузданная игра вырвавшегося на свободу ума, и вот, следовательно, как важно соблюдать главенство веры над логикой и главенство орденской власти над властью светской!), после чего незамедлительно разослать подобные письма тем же людям, которым была отослана книга. Он не выпорол сына, глядевшего на него с восхищением и вздумавшего клясться, что он-де тоже когда-нибудь принесет самую жизнь свою в жертву истине. Свитский ученый даже имел глупость обрадоваться внезапной отставке и собрался в горы (он иногда уезжал на несколько десятков дней – никогда никого с собою не брал и никогда не рассказывал, куда и для чего едет). Из последней своей поездки он не вернулся.

Почему эрц-капитан решил напомнить своему родителю обстоятельства его исчезновения? Может быть, Фурст все-таки опасался за умственные способности отца, ставшего Вечным Старцем, и хотел таким образом проверить отцовскую память? Или просто не мог унять нахлынувшие воспоминания? Не все ли равно? Фурст рассказал, и Леф кое-как перевел для Гуфы его рассказ, не заботясь переспрашивать, поняла ли ведунья хоть что-нибудь. Это была последняя из речей Фурста, смысл которой Леф растолковывал для ведуньи. Последняя не потому, что парню надоело ублажать запрорвную чародейку, а потому, что та вдруг сказала: «Хватит».

Решительно так сказала, твердо.

На арси.

Эрц-капитан и его отец не обратили внимания на это короткое слово – они были слишком заняты друг другом. А Леф шарил сумасшедшим взглядом по спокойному, чуть насмешливому лицу ведуньи. Нурд говорил, что ее сияние зеленое… Зеленое… Смесь синего с желтым… Знает арси… Тогда, давно, в Гнезде Отважных, когда пыталась ведовством разбудить память Незнающего, – тогда она не поняла ни слова из баллады о походе на Лангенмарино… Врала? Нынче, здесь, во Мгле, заставляла переводить – зачем? Притворялась? Зачем, для чего?!

Все-таки недаром Лефу иногда казалось, что Гуфа умеет слышать чужие мысли. Вот и теперь…

– Думаешь, притворялась, будто не понимаю? – тихонько спросила ведунья, щурясь ему в глаза. – Зря. Не притворялась я. Мерещилось, правда, что слишком уж многое удается читать по голосам, по выражениям лиц… А сейчас вдруг поняла: без тебя, сама понимаю… – Она вдруг тихонько захихикала… – Ишь, как меня заколодило на этом словечке! Поняла, что понимаю, – смех да и только!

Нет, Лефу было не до веселья. Краем глаза он заметил, что господин Тантарр, сидевший поодаль от остальных, придвинулся ближе к костру. Вряд ли виртуоза вдруг заинтересовал Фурстов рассказ. Учитель казался рассеянным, скучающим – того и гляди, задремлет! – но Леф был уверен: господин Тантарр наверняка сумел расслышать слово, достойное его внимания едва ли не больше всех остальных сказанных нынче слов. Что же дальше? Если даже Леф почти готов усомниться в Гуфиной искренности, то убедить в ней начальника эрц-капитанской охраны вряд ли получится. Во всяком случае, парню не верилось в такую удачу.

Зато в нее верила Гуфа. Внезапно отвернувшись от Лефа, она поманила пальцем господина Тантарра. Тот поднялся (плавно, бесшумно – увлеченные разговором Фурст и его отец не заметили этого, а Огнеухий… бес его поймет, заметил ли он хоть что-нибудь из творящегося вблизи). Видя сонные глаза виртуоза, его обмякшие плечи, пальцы, бессмысленно теребящие поясные завязки, действительно легко было вообразить, будто, садясь рядом с ведуньей, он совершенно случайно придавил коленом к земле полу ее накидки. Может, Гуфа так и вообразила (если вообще обратила внимание, что без соизволения виртуоза стали она теперь не сможет ни встать, ни отпрянуть, ни даже свободно пошевелить правой рукой).

– Я вдруг стала ведать ваш язык, – сказала Гуфа. – Верней, так: однажды ведала, забыла, а вот теперь вспомянула.

Господин Тантарр слегка заломил бровь, изображая легкое удивление. Это получилось у него так натурально, что Леф не мог не позавидовать, хотя куда сильнее учительской выдержки парня занимало другое: почему Гуфа коверкает язык? От плохого знания? Или по той же причине, что и Вечный Старец, который говорит на арси более чем столетней давности? А ведунья продолжала:

– Когда-то меня научала мать. Потом все потеряло себя – нельзя упомнить язык, которым нету с кем говорить.

– А отлученные? – осведомился виртуоз. – Не пытались вы с ними…

Гуфа жалостно скривилась:

– Мать когда умерла, я еще была почти глупой. Мало ли что за чужая речь! Может, тех, которые живали за горами, – так думала. А Незнающие – люди вовсе никакого языка, дети от Мглы…

Леф вздрогнул. «Дети от Мглы»… Стало быть, дело не только в плохом знании?

Господин Тантарр деликатно прикрыл рот ладонью, скрывая нарочитый зевок.

– Значит, вы, разлюбезнейшая моя, вспомнили давно позабытый язык потому, что снова его услыхали?

– Не всё так, – мотнула головой ведунья. – Мыслю, еще и амулет сделал мне помогу… подмогну… подмогу. – Она притронулась к висящей на шее пластинке. – Дважды переделан; не потерял первый смысл, но вынашел и другой. И я не очень такая, как другой человек, – поэтому…

Тут вдруг парень заметил, что Фурст и Фурстов отец молчат. Молчат и внимательно смотрят на Гуфу. Во всяком случае, эрц-капитан прямо-таки прилип ошарашенным взглядом к амулету на Гуфиной груди.

Сказалось-таки вызванное появлением отца смятение чувств и ума: при иных делах Фурст давно бы уже заинтересовался, каким образом Гуфа умудрилась сохранить память от гибельного воздействия Прорвы. Глазу эрц-капитана любой позавидует, а ведунья вовсе не пыталась прятать пластину, скорее даже наоборот. Нет, ученый щеголь столбенел отнюдь не потому, что впервые приметил хорошо знакомый ему талисман, а потому, что наконец осознал, отчего этот кусочек бронзы оказался не на Лефовой, а на Гуфиной шее. И пожалуй, сам Фурст вряд ли сумел бы выбрать, какое из двух открытий изумило его сильнее: Гуфина способность вторично переделать талисман, предназначенный специально для неведомого ей человека, или Лефова способность охранить память без помощи талисмана.

Теперь пришел черед Лефа рассказывать, только вот получилось у него не больно-то складно – Гуфе то и дело приходилось вмешиваться, растолковывать смысл путаных Лефовых объяснений. Так получалось оттого, что говорил парень одно, а думал совсем о другом. Вечный Старец ни словом не обмолвился о своем житье в мире, где Нор стал Лефом (Фурстов родитель вообще предпочитал помалкивать да слушать других), но парень почему-то не сомневался: он помнит свою запрорвную жизнь. Во всяком случае, прадед орденского адмирала не удивился виду и возрасту любимого сына. Выходит, знал, что отсутствовал в родном мире очень-очень долго? Выходит, так. Уже одно это доказывает, что его память не съедена Мглой (по меньшей мере, не съедена полностью). Почему? Ведь у него нет охранного амулета. Может быть, дело в том, что он шел через Бездонную под Гуфиным заклятием? Может, туман Серой все-таки способен оборачивать ведовство негаданными сторонами? Или память Старца неподвластна Прорве по тем же причинам, что и память самого Лефа? Или… Ведь он ученый – наверное, даже больше ученый, чем Фурст. Может быть, он сумел придумать свой способ охранить память без всяких там заклятий, талисманов и прочей бесовщины?