Читать книгу "Викинги. Скальд - Николай Бахрошин"

Приговор тинга, объявляющий человека нидингом – самое страшное наказание у свеонов. Нидинги становятся отверженными, никто больше не вправе пустить его к себе дом, продать ему еду или одежду. Первый встречный вправе убить нидинга хоть в открытом бою, хоть из засады, и получить за это награду.

Нет, Рорик не обратился в тинг не из жалости, понимал воин, конунг – не из тех, кто прощает или забывает. Кровная месть теперь навсегда легла между ними. Просто Неистовый решил сам отомстить ему, не вмешивая других, догадывался он. Или – опасался вмешивать.

Сьевнар по-прежнему не чувствовал за собой никакой вины, он честно сражался и победил тоже честно. Ему бы нашлось, что ответить совету, еще неизвестно, к чему бы приговорил тинг. Рорик не может этого не понимать, вот и не пошел с жалобой…

Наверное, так.

* * *

Как правило, хозяева хуторов не давали Сьевнару даже заикнуться о плате за ночлег. С обычным гостеприимством свеонов кормили, поили, парили в бане и оставляли ночевать. Расспрашивали – где бывал, что видел, какие диковинки встречал на дорогах Мидгарда?

Многие, оказывается, даже слышали его имя, с удовольствием убедился Сьевнар. Знали его «Песню победы» и «Память о девушке, ждущей воина». «Наверняка у скальда есть и другие стихи, было бы честью для дома – услышать их за вечерним столом», – намекали гостеприимные хозяева.

Он обещал. Другие стихи у него действительно были. Пусть не такие известные и, может, не такие искусные, но и их не стыдно продекламировать перед взыскательными слушателями. Кто не знает, что хорошие стихи пролетают по побережью, словно на собственных крыльях. Их повторяют вслед за скальдом, запоминают и рассказывают долгими зимними вечерами за столами богатых ярлов и бедных крестьян. Но для этого они должны быть хорошими. Плохие висы так и остаются бескрылыми.

Значит, его стихи – хорошие стихи! Никогда не лишне еще раз убедиться в этом. Такое – никогда не может быть лишним для скальда, улыбался Сьевнар.

Раз за разом он перебирал висы своих стихов под одобрительное постукивание чар о столешницу, пока не заговорил их до того, что сам перестал вникать в смысл. Словно бы его строки уже начали жить отдельно, своей, непонятной жизнью, к которой он сам больше не имеет отношения.

Известность – это приятно, конечно. Известность – это неловко в то же самое время, словно ты делал что-то обычное, привычное для себя, а почет получил – как за подвиг, рассуждал Сьевнар про себя, чувствуя ласковую, будоражащую щекотку всеобщего уважения.

Слава, слова… Кто не знает, какая это сила – слова?! Может, пройдет еще время, и он, Сьевнар Складный, станет таким же известным как Тори Длинноголовый, Варни Сладкоголосый или сам Эйнар Старый из Вестер-фиорда, чьими звонкими висами восхищались еще деды и прадеды нынешнего поколения воинов… Кто знает…

«Странная эта штука – слава скальда! – говорил воин сам себе. – Когда что-то твое, сугубо личное, наболевшее, вдруг становится достоянием всех. А вот тебе самому словно не принадлежит. Ту же «Память о девушке, ждущей воина» сочинялось для Сангриль, только для нее, единственной и любимой. Оказалось – эти висы нужны всем, кроме нее…»

Сангриль…

Его любовь, его память и не проходящая боль…

Под разговор он подолгу засиживался с хозяевами за вечерним столом. Что-то рассказывал о себе, но о многом и умалчивал во избежание чужого любопытства.

Картина, в общем, привычная для здешних мест – молодой, горячий воин-скальд поссорился со своим ярлом и отправился по свету искать лучшей доли. Походит, побродит, стопчет несколько пар кожаных подошв на каменистых дорогах и найдет себе другую дружину. Снова отправится за моря – менять свою кровь на чужое золото.

Все верно! – кивали ему хозяева хуторов, степенно поднимая натруженными руками деревянные чары с пивом. Только в молодости и искать счастья – когда кровь горяча, ноги неутомимы, а за каждым поворотом дороги чудится что-то новое.

Все правильно! – усмехались в усы другие. Только в молодости и веришь, что счастье бывает на свете и что его можно найти на дороге, как ягоды земляники…

Обрадовавшись случаю поговорить со свежим человеком, хозяева подолгу рассказывали о себе. Словоохотливо делились радостями и бедами, говорили о трудах, заботах, об урожаях, о скотине, об охотничьем и рыбном промысле. С особым удовольствием пересказывали местные сплетни – кого, когда, где и с кем видели, забывая что он, прохожий человек, знать не знает всех тех, о кого с таким усердием чешут досужие языки. Иногда Сьевнару казалось – закрыть глаза, и можно представить, что ты снова в далекой Гардарике среди родичей. Те же сплетни, те же неспешные хозяйственные рассуждения вокруг да около.

Конечно, Сьевнар и раньше знал, что прибрежная вольница ярлов и морских конунгов – это еще не весь народ свеонов. Хмельное буйство пиров, доблестные дружинники, остроносые, многовесельные красавцы-драконы, яростные схватки далеких набегов – это там, у моря, где кровь и золото викингов. А чем дальше от моря – тем обычнее жизнь вокруг. Хотя, и здесь чтят Одина Одноглазого и богов-ассов. И здесь на самом видном месте в домах развешаны щиты, мечи, секиры и луки. Тот же народ, та же кровь.

* * *

Морские походы все-таки достаточно однообразны – день за днем, месяц за месяцем воины гребут длинными веслами, или отдыхают под хлопающими крыльями парусов. Спят, жуют скудный походный кусок, тянут долгие, неторопливые разговоры. А вокруг – только море, бескрайнее, бесконечное, с темной полоской берега у горизонта, чтобы не потерять направление. Пусть море всегда разное, изменчивое, как настроение красавицы, но тоже надоедает днями-ночами раскачиваться на его упругой спине, видеть только перекаты волн и облака в вышине. Потом – набег, битва, твердая земля под ногами, кровавая ярость схватки, хмель победного пира. Тризна – погибшим, добыча – живым. И снова – волны, небо, неумолчные всплески воды, поскрипывание деревянного дракона, напрягшего силы в беге.

Морская дорога, вечная дорога викинга…

Путешествие по суше – это совсем другое. После каждодневной замкнутости общины Ранг-фиорда оно надолго запомнилось Сьевнару обилием впечатлений, встреч, лиц, застолий и разговоров. Пожалуй, он первый раз видел все разнообразие жизни народа свеонов. Начал понимать, почему молодые воины часто уходят из своих фиордов служить в дружинах далеких ярлов.

Тяга к переменам неистребима в людях, рассуждал Сьевнар, всегда кажется, что там, за горизонтом, тебя дожидается другая жизнь и новые, неизвестные радости. Пожалуй, это достойно отдельного флокка. Жалко, что стихи больше не звучат внутри.

Сангриль… Его любовь и его проклятие… Выжгла его дотла, как пожар выжигает деревянные постройки, оставляя лишь черное пятно пепелища. И кто придумал, что любовь вдохновляет поэтов? Ничего она не вдохновляет, просто обжигает разум до рубцующихся ран. Скальду, чтобы петь о любви, никогда не нужно влюбляться, горько вывел он для себя…

Отдельно остался в памяти дом одного пожилого крестьянина, почти старика, согнутого в пояснице так, что при ходьбе ему приходилось опираться на две деревянные клюшки. Сьевнар знал, есть в фиордах такая болезнь, которая сгибает человека в поясе, как штормовой ветер гнет тонкие деревца, и не дает разогнуться до самой смерти. У старых воинов, много ходивших по водным дорогам, надрывавших силы в круглосуточной гребле, она встречается особенно часто. Кто-то из знахарей утверждал, что такая болезнь образуется от колдовства троллей, завидующих славе людей, другие считали, что виноваты злобные заклятия великанов, третьи обвиняли самого Черного Сурта, предводителя сумеречного мира Утгарда, но никто толком не мог сказать, почему она вдруг сгибает сильных людей, сразу делая их старыми и слабыми.