Читать книгу "Имперский рубеж - Андрей Ерпылев"

Пауза затягивалась.

Дверь позади Бежецкого открылась, и в палату вошла незнакомая пожилая сестра милосердия. Не обращая внимания на офицера, она приблизилась к постели Еланцева, заглянула близоруко в широко открытый глаз, прищурилась на экран прибора в изголовье и вытерла кусочком ваты почти уже высохшую кровь. Щека Германа, примятая этим движением, разглаживалась медленно и неохотно. Все это было так просто и буднично, что Сашу даже несколько покоробило такое поведение.

«Наверняка из мещан, — сердито подумал он. — Или вообще крестьянка… Ни такта, ни уважения… Вошла без стука, прервала на полуслове беседу двух офицеров. Сейчас еще судно примется менять или утку… Деревня неумытая…»

Он нетерпеливо ждал, пока старуха (лет за пятьдесят, наверное!) оставит их с Германом одних. Тот тоже молчал, не собираясь, видно, при обслуге откровенничать.

Но совсем вышел из себя поручик, когда сестра милосердия принялась деловито щелкать на пульте прибора какими-то тумблерами, отсоединять провода, выдвинула из-под кровати ногой какую-то металлическую емкость и направила туда струйку мутно-розоватой жидкости из перерезанной медицинским ножичком (скальпелем, кажется) трубки, уходящей одним концом под простыню, а другим — куда-то за ширму.

— Может быть, вы займетесь своими процедурами после того, как мы с поручиком закончим… э-э-э… беседу, уважаемая? — не выдержал он подобной бестактности. — Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству…

— Беседу? — повернула к Саше простое деревенское лицо женщина, удивленно подняв куцые бровки. — Какую беседу? С кем беседу?

— С поручиком Еланцевым. С ним, — кивнул юноша на все еще державшего паузу поручика.

— Так преставился поручик. Отмучился, бедный.

— Как преставился? — опешил офицер, пожирая глазами кусочек изжелта-бледного спокойного лица в «окошечке» повязки. — Умер? Не может быть! Вы что-то путаете…

— Умер, сердешный, умер. Отлетела душа его в чертоги ангельские, — словоохотливо пояснила сестра, не прекращая своего малоаппетитного занятия. — А как же иначе? За Отечество пал раб Божий Герман, значит, сто грехов ему долой. Да и какие у вас, мальчиков, грехи еще… О-хо-хо… Вот вечером вернется батюшка наш госпитальный, отпоет бедняжечку… Да чего ж ты стоишь, касатик? На тебе лица нет! Ты присядь, присядь! А лучше — иди на воздух. Чего тебе тут на страсти этакие глядеть? Ночью еще, не ровен час, приснится… Приберут твоего друга, обмоют, тогда и приходи — простишься по-человечески… Эх, молодежь, молодежь… Вам еще в солдатики да мячики играть, а вас сюда, под басурманские пули посылают…

На негнущихся ногах Саша прошел по коридору и уже на лестнице столкнулся с запыхавшимся полковником Седых, так, видимо, спешившим сюда, что не успел снять сине-зеленого хирургического облачения, обильно покрытого спереди темными пятнами, о происхождении которых не хотелось даже задумываться.

— Прекратите, прекратите! — замахал на попытавшегося вяло отдать честь Александра медик. — Какие политесы, право… Да я и не в мундире… Извините, Саша, что я опоздал. Понимаете, срочно доставили тяжелого, и пришлось… Ассистенты там его сейчас штопают, а я прямо сюда…

— Он умер, Иннокентий Порфириевич, — выдавил из себя Бежецкий, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. — При мне умер…

— Я знаю, знаю, Саша.

— Попросил прощения и умер, — не слушая его, продолжал поручик. — Я даже не заметил, когда он умер. Стоял и ждал, что он скажет. А сестра…

— Знаете что, — решительно сказал полковник, — пойдемте ко мне в кабинет. Я вам там накапаю сердечного, успокоитесь… А потом на моем авто — домой, спать.

И под руку, словно тряпичную марионетку, утащил безвольного Александра на свой этаж, где, в роли «сердечного» его ждала объемистая мензурка, до половины наполненная чистейшим медицинским спиртом…

Часть вторая Сорняк на камнях

Кто здесь не очернен грехами, объясни,

Какими занят он делами, объясни?

Я должен делать зло, Ты — злом воздать за это.

Какая разница меж нами, объясни?

Омар Хайям

1

он они где угнездились, ваше благородие! — донесся до Александра голос унтера Селейко сквозь рев винта, давно ставший чем-то вроде тиканья часов или песни сверчка, никак не мешающей сладкой дреме человека, привыкшего ценить каждую свободную минутку. — А ведь не сразу и различишь.

— Во-первых, — Бежецкий и не думал открывать глаз, — если бы обнаружить сии плантации было легко — нас с вами и не посылали бы. А во-вторых… Унтер-офицер Селейко, разве я перед вылетом не велел будить меня лишь в самом крайнем случае? Мы что, подверглись обстрелу с земли? Нас внизу встречают титулованные особы? Или параллельно нашей машине сейчас идет летающая тарелка?

— Виноват…

Саша живо представил себе безбровое, конопатое, цветом напоминающее если не свеклу, то редиску точно, лицо своего отделенного — простого деревенского парня, неизвестно за каким чертом подписавшегося на сверхсрочную службу, когда самое ему место — ковыряться на родной бахче где-нибудь на Херсонщине. Действительно, если уж выбрал ты военную карьеру по собственному желанию, то к чему без конца жаловаться на судьбу, будто солдатику-новобранцу, оторванному от мамкиной юбки?

Мысли о незадачливом подчиненном, не так давно сменившем верного Филиппыча, пестующего теперь какого-то нового «птенчика», прогнали остатки дремы, будто ее и не было. Поручик потянулся всем телом, до треска в камуфляже — было из-за чего трещать: молодой человек за прошедшие месяцы изрядно раздался в плечах и вообще — в теле. Но совсем не из-за жирка — невозможно было завязаться жирку при «собачьей работе», как называли свою службу патрульные.

«Надо будет все же наведаться на склад, выписать себе одежку на пару размеров побольше, — подумал Саша, окончательно стряхивая сон. — А то несолидно как-то — скоро буду ходить обтянутым, как балерун какой-нибудь. Как князь Гогелидзе! На плечах треснет или на спине — бог с ним, а если на другом каком месте? Сраму не оберешься…»

Поручик поймал себя на том, что голова у него забита совсем не предстоящим делом, а бытовыми мелочами, и улыбнулся: сказал бы ему кто-нибудь нечто подобное еще совсем недавно — поднял бы на смех, не поверил.

«А ну как пальнут с земли? — подначил он сам себя. — «Фоккер» наш — старый рыдван, и место ему на помойке. Мишень по всем статьям — идеальная…»

Но знал уже, что не пальнут. Пришла бы кому охота оберегать крошечные крестьянские наделы при помощи крупнокалиберных пулеметов, не говоря уже об, упаси господи, зенитных комплексах. Эти машинки стоят денег, причем таких, что и сотне крестьян — справных тамбовцев или курян, не чета местным голодранцам — не собрать и половины. Да и представить себе сотню землепашцев, объединяющихся ради чего-либо, пожалуй, трудновато. Десяток-другой — и то вряд ли… Как там пел Васенька Андрюхин, местный записной мечтатель, проштудировавший от корки до корки труды Сен-Симона, Маркса и Плеханова, — колхозы… Коллективные, значит, хозяйства. Ну и фантазеры эти социалисты…