Читать книгу "Титус Гроан - Мервин Пик"

– С вашего разрешения, Доктор, – ни то и ни другое. Мыслей у меня предостаточно, но и проблем в настоящее время тоже хватает.

– Вот как? – произнес Доктор. – Вот как? Какая великая редкость! Выпейте же бренди, и возможно, некоторые из них мирно улетучатся вместе с парами этого превосходнейшего наркотика. Ха-ха-ха! Улетучатся тихо и неприметно…

И он затрепетал в воздухе длинными пальцами.

Раздавшийся в этот миг стук в дверь заставил Доктора воскликнуть странным фальцетом:

– Входите! Сюда, сюда, дорогой мой друг! Входите! Чего, во имя всяческой торопливости, вы там дожидаетесь?

Дверь отворилась, впустив слугу с подносом, на котором стояла бутылка бузинного вина и маленькая, белого картона коробочка. Поместив бутылку с коробочкой на стол, слуга удалился. В манерах его ощущалось некоторое недовольство. Бутылка была опущена на стол движением, отчасти небрежным, хлопок, с которым за слугою закрылась дверь, оказался несколько резковат. Стирпайк заметил это и, увидев, что взгляд Доктора вновь обратился к нему, недоуменно приподнял брови и чуть приметно пожал плечами.

Прюнскваллор перенес бутылку с бренди на стол в середине комнаты, но перед этим успел еще наполнить бокал бузинным вином и с поклоном вручить его Фуксии.

– Выпейте, Фуксия, дорогая моя, – сказал он. – Выпейте за все, что вы так любите. Я знаю. Я знаю, – прибавил он, снова сплетая ладони под подбородком. – Выпейте за все яркое и блестящее. За Красочные Вещи.

Фуксия без улыбки кивнула, соглашаясь с тостом, и глотнула вина. Она очень серьезно смотрела на Доктора.

– Хорошее, – сказала она. – Я люблю бузинное вино. А тебе твой портвейн нравится, няня?

Госпожа Шлакк, услышав, что к ней обращаются, чуть не расплескала портвейн по подлокотнику кресла. И с силой закивала.

– А теперь бренди, – сказал Доктор. – Бренди для молодого господина… господина…

– Стирпайка, – напомнил юноша. – Меня зовут Стирпайком, сударь.

– Стирпайка, Человека со Множеством Проблем, – продолжил Доктор. – В чем, вы сказали, они состоят? Память моя так ненадежна. Увертлива, как лиса. Попросите меня назвать третий латеральный кровеносный сосуд на окончании моего указательного пальца, по которому кровь бежит с востока на запад, когда я лежу ничком на закате солнца, или процентное содержание мела в костяшках среднестатистической старой девы пятидесяти семи лет, ха-ха-ха! – или даже попросите меня, дорогой мой юноша, описать в подробностях пульс лягушки за две минуты до того, как она скончается от чесотки, – ничто из этого не составит для моей памяти никакого труда, ха-ха-ха! но попросите точно припомнить то, что вы минуту назад говорили мне о своих проблемах, и вы обнаружите, что все они испарились из моей памяти, целиком и полностью. Скажите, почему это так, мой дорогой и юный господин Стирпайк, почему это так?

– Потому что я ни сказал о них ни единого слова, – ответил Стирпайк.

– Это многое объясняет, – согласился Прюнскваллор. – Нет никаких сомнений, это многое объясняет.

– Я тоже так думаю, сударь, – сказал Стирпайк.

– Но проблемы-то у вас есть, – сказал Доктор.

Стирпайк принял наполненную Доктором рюмку бренди.

– Сколько угодно, – сказал он. – И первейшая среди них состоит в том, чтобы произвести на вас впечатление моими способностями. Умение сделать столь нешаблонное замечание само по себе свидетельствует об оригинальности. Покамест я не представляюсь вам незаменимым, сударь, поскольку вы ни разу еще не прибегли к моим услугам, но дайте мне неделю прослужить под вашей крышей, и я таким стану. Я стану бесценным. Я говорю с преднамеренной опрометчивостью. Либо вы, не сходя с места, отвергнете меня, либо в глубине вашего сознания уже вызревает желание узнать меня поближе. Мне семнадцать лет, сударь. Но разве я выгляжу на семнадцать? Разве поступки мои суть поступки семнадцатилетнего человека? Вы простите мне мою недипломатичность, сударь, поскольку вы человек с воображением. Такова, стало быть, первейшая из моих проблем. Произвести на вас впечатление моими талантами, которые могут быть предоставлены в ваше распоряжение в любой и в какой вам угодно форме. – Стирпайк поднял бренди повыше. – За вас, сударь, если вы простите мне подобную дерзость.

Во все время его речи Доктор держал в руке рюмку коньяку, но так и оставил ее поднесенной к губам, пока Стирпайк не закончил и не отхлебнул бренди, после чего Доктор вдруг рухнул в кресло у стола, на который и поставил все еще не пригубленную рюмку.

– Так-так-так-так, – произнес он наконец. – Так-так-так-так! Клянусь всем, что есть интригующего на свете, это действительно квинтэссенция. Какое отсутствие такта, клянусь всей и всяческой наглостью! Какая безбрежная поверхностность! Какой, право же, редкостный напор! – И Доктор заржал, поначалу тихонько, но через недолгое время его пронзительный смех приобрел новую силу и tempo, а спустя несколько минут впавшего в беспомощность Доктора уже сотрясала визгливая буря собственного его веселья. Трудно понять, как из легких, которые были, наверное, неудобно притиснуты друг к дружке в его схожей с трубою груди, могло исходить столько воздуха и шума. Сохраняя, даже в самых бурных своих пароксизмах, весьма театральную элегантность, Доктор мотался в кресле из стороны в сторону, оставаясь беспомощным в течение без малого девяти минут, после чего затрудненно и тоненько втянул воздух сквозь зубы, издав звук парового свистка, и наконец, все еще чуть сотрясаясь, ухитрился сфокусировать взгляд на источнике обуявшего его веселья. – Что ж, господин Вундеркинд, вы оказали мне большую услугу. Легкие мои давно нуждались в чем-либо подобном.

– Выходит, я уже принес вам пользу, – отозвался Стирпайк, умело изображая улыбку. Пока Доктор оставался беспомощным, он оглядывал комнату и успел налить себе еще рюмку. Он отметил objets d’art[9], дорогие ковры и зеркала, книжный шкаф с переплетенными в телячью кожу томами. Он подлил госпоже Шлакк еще немного портвейна и решился даже подмигнуть Фуксии, которая ответила ему непонимающим взглядом, так что пришлось преобразовать подмигивание в извлечение соринки из глаза.

Он осмотрел наклейки на бутылках, выяснив год урожая каждой. От него не ускользнуло, что стол изготовлен из орехового дерева, и что кольцо на правой руке Доктора имеет вид серебряной змеи, держащей в разинутой пасти крупицу червонного золота. Смех Доктора поначалу встревожил Стирпайка и отчасти разочаровал, но равновесие его холодной, расчетливой натуры, его разума, похожего на бюро со снабженными бирками полочками и отделеньицами для всякого рода справок, вскоре восстановилось – он понял, что должен оставаться человеком прежде всего приятным, чего бы это ни стоило. Разумеется, он сделал рискованный ход, разыграв столь хвастливую карту, и в настоящую минуту невозможно было сказать, преуспел он или потерпел поражение, однако Стирпайк знал, что способность идти на риск есть ключ к любому успеху.