Читать книгу "Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон"

— Да с чего ты взяла?

— Ну-ка, ну-ка. — На пороге появился Дерек, и обе они вздрогнули. — О чем вы тут сплетничаете?

— А ты сбросила вес, — заметила Памела.

— Да, похоже на то. Я теперь в теннис играю.

Послушать ее — это было вполне нормальное существование. Она неукоснительно посещала теннисный клуб — единственное спасение от клаустрофобии Мейсонс-авеню, — хотя из-за этого подвергалась инквизиции. Каждый вечер, приходя домой, Дерек задавал ей вопрос о теннисе, хотя она играла всего два раза в неделю. Особенно въедливо он расспрашивал про ее партнершу Филлис, жену дантиста. Эту женщину Дерек, судя по всему, презирал, хотя в глаза не видел.

Памела добралась до них из Финчли.

— Определенно, это был единственный способ нам с тобой повидаться. Тебя, должно быть, крепко держит семейная жизнь. Или Уилдстон, — посмеялась она. — Мама говорит, ты ее к себе не допускаешь.

После свадьбы Урсула никого к себе «не допускала», притом что Хью не раз порывался «заглянуть» на чашку чая, а Сильви намекала, что пора бы пригласить родных на воскресный обед. Джимми уехал в школу-пансион, Тедди учился на первом курсе Оксфорда, но писал ей трогательные длинные письма, а Морис, естественно, не имел ни малейшего желания ездить в гости к кому бы то ни было из близких.

— Я уверена, ее сюда не заманишь. Уилдстон и все такое. Ниже ее достоинства.

Они посмеялись. Урсула почти забыла, как это — смеяться. У нее подступили слезы, она поневоле отвернулась и захлопотала над чайным столом.

— Как хорошо, что ты здесь, Памми.

— Ты же знаешь, в Финчли тебе всегда рады — приезжай в любое время. Вам нужно подключить телефон — будем с тобой болтать целыми днями.

Дерек считал телефон непозволительной роскошью, но Урсула подозревала, что он попросту не хочет, чтобы она с кем бы то ни было общалась. Высказывать свои подозрения вслух она не могла (да и кому — Филлис? Молочнику?) — люди бы, чего доброго, решили, что у нее не все дома. Приезда сестры Урсула ждала как праздника. В понедельник она сообщила Дереку:

— В среду вечером приезжает Памела.

А он сказал:

— Да?

Судя по всему, это известие оставило его равнодушным, и Урсула порадовалась, что лицо его не исказилось оскорбленным выражением.

Как только они допили чай, Урсула мигом убрала со стола, вымыла и вытерла посуду, все расставила по местам.

— Ничего себе, — поразилась Памела. — Когда ты успела стать такой образцовой Hausfrau?[36]

— Порядок в доме — порядок в мыслях, — ответила Урсула.

— Порядок — не главное, — сказала Памела. — У тебя ничего не случилось? На тебе лица нет.

— Критические дни.

— Сочувствую. Я-то на время избавлена от этой напасти. Догадываешься почему?

— У тебя будет ребенок? Ой, какая потрясающая новость!

— Да, действительно. Мама снова станет бабушкой. — (Морис уже положил начало следующему поколению Тоддов.) — Это ее обрадует, как по-твоему?

— Кто знает? Она сейчас довольно непредсказуема.

— Как с сестрой пообщались? — спросил Дерек, вернувшись домой.

— Чудесно. Она ждет ребенка.

— Да?

На следующее утро яйцо пашот, поданное Дереку на завтрак, оказалось «никуда не годным». Даже Урсула вынуждена была признать, что оно являло собой жалкое зрелище: тошнотворная медуза, оставленная умирать на ломтике подсушенного хлеба. Муж криво ухмыльнулся: наконец-то он нашел к чему придраться. Новое выражение лица. Еще хуже прежнего.

— Не думаешь ли ты, что я стану это есть? — спросил он.

У нее в голове пронеслось сразу несколько ответов на этот вопрос, которые она тут же отвергла, чтобы не провоцировать Дерека. Вместо этого она сказала:

— Могу приготовить другое.

— Знаешь что, — произнес он, — я вкалываю день и ночь, занимаясь ненавистным делом, только ради того, чтобы тебя содержать. Тебе не приходится шевелить своими куриными мозгами, правда? Ты целыми днями прохлаждаешься… ах, извини, — ядовито оговорился он, — совсем забыл: ты же у нас играешь в теннис — и не способна даже сварить яйцо.

Урсуле никогда не приходило в голову, что учительская работа ему ненавистна. Он часто жаловался, что с третьим классом нет сладу, и бесконечно сетовал, что директор совершенно его не ценит, но она и подумать не могла, насколько ему отвратительно преподавание. Он едва не плакал, и ей вдруг стало его жалко. Она повторила:

— Сейчас другое подам.

— Не утруждайся.

Она была готова к тому, что яйцо вот-вот полетит в стену, — с тех пор как она стала ходить в теннисный клуб, Дерек частенько швырял еду через всю кухню, но вместо этого он размахнулся и что есть силы залепил ей пощечину, от которой Урсула, ударившись о плиту, осела на пол и осталась стоять на коленях, как в молитве. Ее поразила не столько эта выходка, сколько резкая боль.

Дерек подошел и навис над Урсулой, занеся высоко перед собой тарелку со злосчастным яйцом. На миг ей подумалось, что тарелка сейчас будет разбита о ее голову, но нет: муж всего лишь вывалил яйцо ей на макушку. После этого он вышел из кухни, а через минуту грохнул входной дверью. Яйцо сползло по ее волосам и плюхнулось на пол, где растеклось желтой лужицей. С трудом поднявшись на ноги, Урсула пошла за тряпкой.

В то утро в Дереке открылся какой-то шлюз. Она то и дело нарушала правила, о существовании которых не подозревала: слишком много угля в камине, чрезмерный расход туалетной бумаги, не выключенный по случайности свет. Все квитанции и счета подвергались скрупулезной ревизии, за каждый пенни требовался отчет, карманных денег у нее не стало вовсе.

Он орал на нее за малейшее упущение и не мог остановиться. Постоянно злился. Это она его постоянно злила. Каждый вечер он требовал подробнейшего отчета обо всех ее делах. Сколько книг она обменяла в библиотеке, что сказал ей мясник, заходил ли кто-нибудь к ним домой. Теннис она забросила. Так было проще.

Дерек больше не поднимал на нее руку, но в нем клокотала злоба, как лава некогда спящего вулкана, невольно разбуженного Урсулой. Муж ни на минуту не оставлял ее в покое, и она даже не могла разобраться в своих мыслях. Само ее существование вызывало у него досаду. Неужели вся жизнь грозила превратиться в сплошное наказание? (А почему нет? Разве она этого не заслуживала?)

У нее развилось странное недомогание: будто голову заволокло туманом. Наверное, она расхлебывала кашу, которую сама заварила. Ей вспомнился доктор Келлет и его рассказ об amor fati. Как расценил бы он ее нынешнюю жизнь? А главное — как бы он расценил особенности натуры Дерека?