Читать книгу "Унесенная ветром - Дмитрий Вересов"

Уродство, которое взрыв причинил Белке, не вызвало в Айшат отвращения к учебе. Наоборот, она теперь с еще большим вниманием слушала объяснения инструкторов.

Ливиец сделал разбор случившегося.

Он показал всем Белкин конспект. И с усмешкой на тонких желтых губах сказал:

— Если вы пришли сюда цветочки и бабочек рисовать, то из вас ничего не получится. Война, а особенно подрывная война, не терпит мечтательных. Наша война любит конкретных.

И Айшат приняла эти слова. И единственное, о чем она теперь позволяла себе мечтать, — это была месть. Ложась в холодную и жесткую постель, перед тем как выключалось сознание, она представляла себе, как войдет в Кремль и как навстречу ей выйдут все самые главные начальники русских. Их министры, их генералы, их артисты и ученые… И она, войдя в середину этой толпы, замкнет цепь…

Айшат ненавидела мужчин.

Она ненавидела их за то, что она сама не родилась мужчиной. И когда ночью ей хотелось любви и ласки, она уже не представляла себя в объятиях артиста Бочкина или американского инструктора Джона, она представляла себя в толпе русских, опоясанная зарядом в два кило самого мощного чешского пластида…

Глава 12

Лежал один я на песке долины,

Уступы скал теснилися кругом,

И солнце жгло их желтые вершины

И жгло меня — но спал я мертвым сном.

М.Ю.Лермонтов

В станицу Новомытнинскую, а вернее, в батальон Азарова, после того самого случая с проигрышем в карты солдатских денег, собирались прислать проверяющего. Он даже уже укладывал дорожные чемоданы и с бесстрастным видом, но зато слишком часто, спрашивал знающих людей — далеко ли эта станица от Терека и бывали ли там всякие случаи? Но пока он собирался, случай там произошел — казак из ревности убил офицера Поэтому пыльная двуколка вместо проверяющего привезла в станицу военного следователя.

Пристав Парамон Петрович Устюгов был толст, но подвижен. Голос имел кисловато-сладкий, а руки маленькие и в любую погоду прохладные и влажные. Дело поручика Басаргина наделало много шума в Ставрополе, особенно в местном высшем обществе, среди дам Теперь вот, трясясь по степному тракту в коляске позади оказии, Парамон Петрович размышлял, что расследовать, в принципе, ему нечего. Это был первый хороший момент. Дело это было понят но даже местной казацкой козе: убитый, убийца, мотив, невольная виновница преступления. Требовалось только зафиксировать все это точным языком протоколов и приложить к сему свои блестящие выводы.

Но был в этом деле второй приятный момент. Как раз он вызывал у трясущегося по неудободорожью Устюгова улыбку предвкушения. Дело в том, что Парамон Петрович благодаря этой поездке мог на добрый месяц оказаться в центре внимания светского салона княгини Мещерской, самого влиятельного кружка в Ставрополе, где собирались первые лица мужского пола и прекраснейшие — женского. От Парамона Петровича требовалось на самом деле одно — собрать как можно больше деталей, подробностей, не обязательно достоверных. Только бы по больше возвышенной романтики, дикой страсти, а еще психологизма. Одним, словом Устюгов ехал составлять устный роман для сентиментальных ставропольских красавиц.

Именно поэтому охотник за психологизмом решил поселиться не где нибудь, а в той самой хате, которую занимал поручик Басаргин. «Я спал на его кровати», — скажет он просто и услышит в ответ такие дамское «ахи» и «охи», которые можно будет считать залогом его будущей блестящей карьеры.

Здесь, в доме хорунжего Рудых, жил еще слуга поручика Федор в ожидании разрешения вернуться назад в имение Басаргиных. Парамон Петрович увидел заросшего, небритого и нечесаного человека, который потерял интерес ко всему на свете. Лицо его не выражало никаких эмоций, глаза никуда не смотрели. Федор добровольно взял на себя обязанность прислуживать господину приставу, хотя первое время Парамон Петрович опасался — не насыплет ли ему этот потерянный в чай соли, а в суп — сахару? Пристав опросил уже офицеров, казаков, и у него уже складывалась в голове романтичная и занимательная история. Наконец в станицу вернулся выезжавший к раненому на один из казачьих постов доктор. С ним Устюгову хотелось поговорить пренепременно.

— Вы думаете, господин пристав, Дмитрия Ивановича Басаргина убил казак Фомка? — спросил доктор Тюрман, когда они вышли беседовать, по выражению доктора, перипатетически, то есть прогуливаясь.

— Позвольте, Карл Иванович! — Устюгов даже приостановился. — Вы хотите подвергнуть сомнению очевидное? Или у вас есть какие-то новые факты для следствия?

— Нет, любезнейший Парамон Петрович, все факты, которыми я располагал, изложены в медицинском заключении. Представьте, каково писать свидетельство о смерти друга. Ведь мы, осмелюсь предположить, были друзьями…

— Простите, что перебиваю вас. Но, Карл Иванович, вы только что изволили сказать, что поручика убил не казак Фомка. Так кто же, по вашему мнению?

— Печорин…

— Печорин? Это какой же роты… Погодите! Уж не тот ли самый?

— Да-да, Парамон Петрович, именно тот самый Печорин. Господина Лермонтова образ, выведенный им из собственной души и запечатленный в романе «Герой нашего времени».

— Понимаю, понимаю, — пробормотал пристав и вдруг, хлопнув себя по толстой ляжке, воскликнул:

— Ни черта я не понимаю, господин доктор! При чем здесь Печорин, если он только литературный персонаж, к тому же давно умерший, если мне не изменяет память, по дороге в Персию?

— Хорошо бы, если бы он умер, — задумчиво пробормотал доктор, — очень хорошо было бы. Но, к сожалению, Михаил Юрьевич создал бессмертного героя. Смертным был бедный Дмитрий Иванович.

Пристав даже оглянулся по сторонам, как бы в поисках поддержки. Он подозревал в беспамятстве слугу Федора, а тут — сам доктор с неприятными симптомами. Какая неожиданность!

— Я вижу, что уже вызвал в вас достаточное недоумение, — продолжил между тем доктор Тюрман, — и вы уже сформировались, как внимательный слушатель. Хотя, простите! Ваша профессия предполагает обостренное внимание, порой скрываемое в интересах дела. Ладно, закончим эту casse-tete.[12]Все дело в том, Парамон Петрович, что мой покойный друг не просто был увлечен Печориным, но постоянно примерял его образ к себе. Заметьте, не образ Байрона его привлекал, а Печорина. По нему он сверял свою жизнь, с ним советовался в принятии важных, жизненно важных, решений. Увлеченный господином Печориным он поехал на Кавказ. Что ему не жилось в своем имении? Что не гулялось по Невскому проспекту? Он старался быть противоречивым, властным, ему хотелось, чтобы его или любили, или ненавидели, но чтобы и те и другие подчинялись его воле. Он мечтал о какой-то призрачной власти и желал изнывать от скуки даже под чеченскими пулями. Вернее, не Дмитрий Иванович, а Печорин.