Читать книгу "Золотые врата - Андрей Николаев"

– Да, голубушка. Александр Владимирович – комендант. Надо сказать, весьма приятный молодой человек. Мы же не просто так здесь живем – мы здесь работаем. Да-да, и вы примете в этом участие. А Александр Владимирович обеспечивает нам, как бы это сказать, спокойное существование. Надо признать, прежний начальник лагеря пытался поставить нас в довольно жесткие условия.

– А профессор Барченко?

– Профессор осуществляет общее руководство работами, но давайте поговорим об этом после. Я уверена, профессор захочет лично ввести вас в курс дела.

Шамшулов первым вошел в ворота, скривившись, посмотрел на прислонившегося к стене будки часового.

– Как стоите, товарищ стрелок? Вы на посту, или в клубе на танцах?

Часовой заморгал глазами, вытянулся, поправил винтовку на плече.

– Так точно, товарищ …

Шамшулов с некоторой брезгливостью смотрел, как солдат шевелит губами, пытаясь определить звание строгого начальника по знакам в петлицах.

– Старший инспектор, товарищ стрелок, – подсказал Шамшулов, не дождавшись продолжения. Повернувшись спиной к часовому, он оглядел лагерь, – бардак!

– Вам что-то не нравится, Борис Давидович? – спросил подошедший Назаров.

– Это что, охрана лагеря? – кивнул за спину Шамшулов, – хорошо еще, что семечки на посту не лузгает.

– Да, – согласился Назаров, – некоторое послабление режима караульной службы имеет место быть. Примите во внимание специфику местных условий, товарищ старший инспектор.

– Специфика не при чем, – отрезал Шамшулов, – сеть утвержденные Управление Лагерей нормы, и устав …

– Я советую вам забыть на время ваш опыт, – холодно сказал Назаров, – и прошу запомнить: здесь порядки устанавливаю я, а если вам что-то не нравится – в Малых Кармакулах есть связь с Большой Землей. Ваше право и, как я понимаю, обязанность, докладывать о положении дел в лагере, минуя коменданта. То есть меня.

– Уж будьте спокойны, на этот счет у меня четкие инструкции. Где я буду жить?

– Вот свободный барак, располагайтесь. Я живу вот в том доме.

Шамшулов дал знак Панкрашину, несшему его вещи, следовать за собой и направился к бараку.

Кривокрасов поставил на землю чемоданчик, сдвинул на затылок фуражку и, оглядевшись, присвистнул.

– Н-да, юдоль скорбей и печалей людских. Тут же с тоски сдохнешь!

– А ты ожидал кафешантанов и кинотеатров? – усмехнулся Назаров, – привыкай, Миша. Если хочешь – можешь жить в моем доме – вон тот. Пока придется на полу спать, а потом что-нибудь придумаем.

– Вот это спасибо. А я уж испугался, что с товарищем Шамшуловым придется кров делить.

– Иди, располагайся, а я пойду в казарму. Проверю, как тут без меня службу несут.

Распаковав вещи, Кривокрасов вышел на улицу. Солнце уже коснулось гребней скал, отделявших лагерь от моря, проложило по территории лагеря длинные тени. Над головой пронеслась стая птиц, Михаил проводил их глазами. Было довольно тепло и безветренно. Дальний край долины таял в синеватой дымке. Кривокрасов закурил, потоптался возле крыльца и пошел к воротам. Часовой, настороженно наблюдавший за ним, сделал суровое лицо и деловито принялся озирать окрестности.

– Как жизнь, служивый? – спросил Михаил.

– Не положено, – пробурчал часовой.

– Чего не положено?

– Разговаривать с часовым не положено.

– Как тебя старший инспектор напугал, – ухмыльнулся Михаил, – да ты не бойся, я не из его ведомства. На, закури, – он протянул часовому пачку «Беломора».

Часовой аккуратно вытянул папиросу, потянулся прикурить. Ему было лет около тридцати. Простое крестьянское лицо, белесые ресницы. Он с наслаждением выдохнул дым.

– А вы по службе, или как, товарищ лейтенант?

– Конечно по службе. Что ж я, к теще на блины приехал? Как тут у вас?

– Ничего, вроде, – протянул часовой, – скучно, только. Пока начальника нового не прислали – пили по страшному. От безделья, конечно. Спирту много было. Потом брагу ставили, на горохе. Его много вон в том бараке, – он кивнул на барак, куда ушел Шамшулов, – и картошка там, мука. Мясо – моржатину, ненцы привозят. Жить можно.

– А заключенные не балуют?

– Не-ет, смирные они. Интеллигенция, одним словом. Есть, правда, один – Ванька Межевой. Он из блатных. Но он один тут, поневоле приходится под чужую дудку плясать.

– Межевой, говоришь? – переспросил Кривокрасов, – Иван? Так это мой старинный знакомец. А где он сейчас?

– На птичий базар подался. Скоро уж вернуться должен.

Они постояли молча. Часовой, застоявшись, ежился даже в полушубке, Михаил в гимнастерке тоже почувствовал, что замерзает. Угостив стрелка еще одной папиросой, он вернулся в дом, надел шинель. Печка погасла, он растопил ее, с непривычки напустив полный дом дыма. Чертыхаясь, раскрыл обе двери и вышел наружу. Возле женского барака стояла Боровская и с ней еще одна женщина в ладно подшитой по фигуре кухлянке. Черты лица немного смазывались расстоянием и сумерками, но все же Кривокрасов разглядел, что она молода и хороша собой. У женщины была гордо поднятая голова, черные волосы, уложенные в высокую прическу, оттеняли светлый мех откинутого на спину капюшона. Он затоптал папиросу и уже было собрался подойти и представиться, как его окликнули.

– Ба-а, Михаил Терентьевич! Товарищ Кривокрасов!

Михаил оглянулся. К нему, раскинув руки, будто для объятий и слегка согнув ноги в притворном удивлении, подходил Ванька-боксер, он же Иван Тихонович Межевой. Последнее дело, которое Кривокрасов расследовал в МУРе, было как раз дело о нескольких ограблениях граждан, совершенных бандитом-одиночкой. Потерпевшие путались в его описаниях, вспоминая лишь какой-то глупый вопрос, обращенный к ним, потом странные глаза, парализовавшие волю и все. В гипноз Кривокрасов не верил, и потому решил, что бандит, задавал потерпевшему какой-нибудь запутанный вопрос и, пока тот, начинал соображать, что к чему, просто укладывал гражданина отдохнуть выверенным ударом в подбородок и спокойно забирал деньги. Клиентов он выбирал, обычно, возле ресторанов, определяя достаток исключительно по одежде и степени захмеления. Возле ресторана на ВДНХ, Кривокрасов и взял его. Он уже несколько вечеров приходил в ресторан, переодевшись в добротный костюм, дорогое шерстяное пальто и шляпу с шелковой лентой на тулье. В очередной вечер, посидев над бокалом «Ситро», Михаил с достоинством вышел на свежий воздух, как вдруг услышал странный вопрос:

– Скажите, товарищ, это у вас пальто из Англии, прямо из Берлина?

В последующей драке Кривокрасов получил синяк под глаз, а Ванька-боксер лишился зуба и свободы. На следствии он чистосердечно раскаялся в содеянном и проникся к Михаилу уважением за умение постоять за себя.

Теперь он подходил, сияя широкой щербатой улыбкой, явно обрадованный появлением Николая. В одной руке у него был холщовый мешок, в другой тлела кривая самокрутка.