Читать книгу "ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен"

Что же касается пораженческих настроений, невозмутимо продолжал Хельмут, то, по его мнению, боль и раны являются спутниками любой войны, какой бы справедливой или праведной она ни была. Его дядя Рудольф, например, вернулся с Первой мировой войны без глаза, без правой руки и с простреленным легким, но если господин учитель очень хочет, то может попробовать убедить дядю Рудольфа в том, что эти ранения — следствие его непатриотических настроений. Только он не советует господину учителю это делать.

— Почему же? — глухо спросил учитель истории, чувствуя, как благодаря этому выскочке и сынку обеспеченных родителей стремительно падает его авторитет среди учеников.

— Потому что вы, вероятно, ослышались, господин учитель, — ответил Хельмут без малейшей улыбки. — Я сказал, что мой дядя оставил на войне руку и глаз, но вовсе не мозги. Поэтому после проповеди о божественной неуязвимости немецких солдат он может запросто дать волю своим рукам, точнее, одной оставшейся руке, но и ее, поверьте, будет вполне достаточно, чтобы уложить господина учителя на пол.

На этом месте класс, до этого замерший в ожидании окончания язвительной тирады Хельмута, буквально грохнул от смеха, а учитель, побагровев от злости, начал усиленно колотить указкой по своему столу, призывая класс к порядку. Сначала он хотел отвести Хельмута к директору, но, во-первых, ничего особо оскорбительного Прельвитц не сказал, а у старорежимного директора школы праведный гнев преподавателя не вызовет никакого сочувствия. Во-вторых, это привело бы только к конфронтации с классом, где Прельвитц очевидно пользовался авторитетом, а он сам был здесь всего второй месяц. «Попробуем не поддаваться глупым эмоциям», — подумал учитель, мысленно беря себя в руки.

Он подождал, пока в классе воцарится тишина, и продолжил:

— Кажется, господин Прельвитц решил продемонстрировать нам свое остроумие. Ну что же… Браво.

Он несколько раз демонстративно-иронически хлопнул в ладоши.

— Юмор — вещь полезная. На танцах, вне класса, дома… Но только не тогда, когда речь заходит о судьбах Германии! — неожиданно взвизгнул он, невольно сымитировав Гитлера. — Вот вы собираетесь быть врачом, господин Прельвитц. А вы вообще читали книгу «Майн Кампф», о которой мы говорили на прошлой неделе?

Этот вопрос поставил Хельмута в тупик, потому что книгу-то он читал, но, убей бог, не видел никакой связи между ней и своей будущей профессией. Да и почему, собственно, написанная казенным и корявым языком книга о расовой неполноценности евреев и негров должна вообще интересовать будущего врача? Тем более хирурга. Ноги и руки ломаются даже у негров. Нет, если бы он хотел стать психиатром, тогда еще куда ни шло — автора «Майн Кампф» настолько трясло от переживаний за будущее Германии (а также при любом упоминании о евреях), что любой психиатр с удовольствием занялся бы таким пациентом. И даже, возможно, с любопытством прочел бы сей труд. Обычному же человеку читать эту писанину было настолько тяжело, что отец Хельмута, известный берлинский хирург Детлеф Прельвитц, пролистав ее, в шутку обозвал ее “Mein Krampf”[2].

Однако эти мысли Хельмут озвучивать не стал, понимая, что в данном случае его сарказм будет чреват неприятностями. Глупо бодаться со стеной, тем более если стена может боднуть тебя в ответ. К тому же у него было слишком хорошее настроение от предстоящего свидания с Верой Бирнбаум, и портить его конфликтом с педагогом ему не хотелось.

— Читал, господин учитель, — спокойно ответил он, глядя преподавателю истории прямо в глаза.

— Но, видимо, ничего не поняли, — язвительно усмехнулся тот.

— Не понял, — легко согласился Хельмут, которому не хотелось вступать в прения по этому вопросу.

— Вот! — победоносно воскликнул учитель и стукнул указкой по столу

После чего пустился в какие-то пространные рассуждения о немецкой нации, углубился в историю арийской расы, приплел битву в Тевтобургском лесу, потом нибелунгов, потом еще что-то, проклял евреев, с трудом вырулил из дремучего прошлого в двадцатый век, проклял коммунистов и, наконец, вырвался в светлое будущее, где уже развернулся в полную мощь, щедро пересыпая речь цитатами из Геббельса и Гитлера и проклиная уже всех подряд — от коммунистов и руководства Веймарской республики до цыган и евреев.

Все это время Хельмут был вынужден стоять около своей парты, выслушивая словесный поток национал-социалиста. Понимая, что лично ему ничего не угрожает, так как ни евреев, ни негров, ни коммунистов у него в роду не было, а отец был слишком большой медицинской шишкой, чтобы трепать ему нервы жалобами на нерадивого отпрыска, он просто перестал слушать учителя и снова стал думать о Вере Бирнбаум из параллельного класса. Сегодня вечером она наконец согласилась пойти с ним в кино. Интересно, сможет ли он ее поцеловать? Хельмуту было шестнадцать, и пришедшие к власти национал-социалисты его мало волновали. Как и вообще политика.

— Герр Прельвитц, кажется, изволит думать о чем-то другом? — донесся до него иронический голос учителя истории.

Хельмут смутился, но вида не подал.

— Вы правы, — сказал он, хотя уже давным-давно не слушал педагога. — Только я вот все думаю… Если бы вам, господин учитель, потребовалась бы срочная госпитализация, а единственным хирургом поблизости был хирург еврей-коммунист, доверились ли вы ему или предпочли мучительную смерть?

Учитель стиснул зубы, понимая, что находится в ловушке: первый вариант должен быть отвергнут как противоречащий политической логике, а второй, с выбором героической смерти, прозвучит патетично и неправдоподобно.

— А мы, господин Прельвитц, — выдавил он с фальшивой улыбкой, — для того и строим Третий рейх, чтобы «поблизости», как вы изволили выразиться, были исключительно арийские хирурги, а никак не коммунисты и не евреи.

Хельмут удивленно пожал плечами, сказав, что вопрос его относился к настоящему времени, а не к будущему, когда Третий рейх будет построен. Впрочем, если господин учитель уверен, что до времени построения Третьего рейха ни разу не заболеет и тем более не окажется в такой щекотливой ситуации, Хельмут ему завидует, потому что сам, увы, часто болеет.

После чего он сел за парту, потому что ему осточертело стоять. Ему, в общем, уже было наплевать, кто одержит верх в этой перебранке. Педагог еще несколько минут говорил что-то саркастически-патетическое, но потом прозвенел звонок, и Хельмут с облегчением покинул классную комнату.

На самом деле медицинская карьера его совершенно не интересовала. Просто он вырос в семье потомственных врачей, и другого пути его родители для сына не видели. Он мог бы с таким же успехом заняться разведением свиней или пойти на завод. Но он знал, что папа со своими именем и связями мог бы сильно облегчить тернистый путь начинающего специалиста, а Хельмута больше интересовал комфорт и спокойствие, нежели успех и борьба. К тому же он не был дураком и понимал, что спрос на врачей-немцев в ближайшее время возрастет, так как врачи-евреи (коих было огромное количество) уже находились под давлением (пока, правда, только психологическим), и не учитывать эту конъюнктуру было бы глупо.