Читать книгу "Гордиев узел - Бернхард Шлинк"

Георг взял напрокат машину, получил в придачу карту города и двинулся на поиски. Сначала он просто ехал куда глаза глядят, то есть куда его вели дороги с односторонним движением и знаки, запрещающие поворот направо или налево. Он ехал по длинным улицам с трех- или четырехэтажными жилыми домами. Дома были деревянные, ярко окрашенные, с эркерами, фронтонами и башенками. Время от времени между вторым и третьим этажами этих низеньких домов вдруг мелькали пестрые вывески или световые рекламные щиты — продукты, пепси-кола, антиквариат, сухая химчистка, автосервис, завтраки, стиральные автоматы, недвижимость, рестораны, рамы для картин, пиво «Будвайзер», обувь, модные товары, кока-кола и опять продукты… Через какое-то время все это так же внезапно исчезало, и жилые дома вновь смыкали плотные ряды. Потом он колесил по глубоким ущельям, образуемым небоскребами, более коротким, чем на Манхэттене, с более смелой архитектурой, с более чистыми и пустыми улицами и с более зелеными островками природы между ними. Потом ездил вверх-вниз по холмам, как в аттракционе «американские горки»; сеть дорог, наброшенная на полуостров, не соответствовала местному рельефу, и потому улицы то резко взмывали в небо, то устремлялись вниз, переходя в другие улицы. Он то и дело видел сверху море, торговые суда и парусные яхты, мосты. То и дело вдали вставали причудливые силуэты небоскребов, сливавшихся в темные горные массивы, от которых между и над домами тянулись многочисленные щупальца автомагистралей, ведущих в другие части города и пересекающихся между собой на разной высоте.

Открыв окно и включив радио, Георг слушал музыку и ветер. Время от времени он останавливался и выходил из машины, как турист, который решил сделать фото. Но он всего лишь смотрел, была ли та или иная маленькая площадь достаточно открытой или та или иная длинная улица достаточно пустынной и вела ли та или иная лестница, отходившая вниз от дороги, лишь к какому-то дому или выходила на другую, расположенную ниже дорогу.

В воскресенье он запретил себе смотреть в карту. Ему захотелось почувствовать город, установить с ним некую внутреннюю связь. Если бы ему попалось подходящее место для встречи, он бы, конечно, раскрыл карту, чтобы отметить его, но оно ему не попадалось. Но зато к вечеру у него уже было представление об этом полуострове: на западе — Тихий океан, на востоке — залив, на севере — мост Золотые Ворота. И о том, как город, первоначально зародившись на севере залива, постепенно разрастался по всему полуострову.

В понедельник он, наоборот, продолжил поиски, систематически прочесывая местность по карте. Он объехал парки и все побережье океана. У Золотых Ворот было несколько безлюдных мест, но он забраковал их: такая безлюдность могла оградить лишь от случайных прохожих, но не от целенаправленного любопытства скрытого наблюдателя. Берег океана лежал как на ладони. Серые волны под серым небом, медленно парящие над водой чайки, несколько джоггеров, несколько фланеров, серфингист, которому удавалось взять только первую волну, желтый экскаватор, не то копавший яму, не то насыпавший кучу песка. Но перед стенкой, отделявшей берег от дороги, было припарковано слишком много машин, во многих из них сидели люди.

Георг направился к одинокому лотку с хот-догами, и, когда продавец открыл крышку бака, чтобы выловить для него из горячей воды сосиску, над лотком поднялось густое облако пара. Здесь было холодно. Утром, выйдя из дому, Георг окунулся в яркий солнечный свет, а посредине полуострова погрузился в висевший над океаном туман.

Потом ему показалось, что он нашел место. В северном конце побережья, где местность становится гористой и берег, обрываясь отвесной стеной, делает резкий поворот в сторону моста Золотые Ворота и залива, дорога уходила в гору. Наверху Георг с изумлением увидел «акрополь» и остановился. Прямоугольник, образованный низкими постройками, колоннада, круглая площадь с пустой чашей фонтана посредине, широкий пандус, ведущий наверх, к колоннаде. Георг припарковал машину и обошел площадь. Солнце растопило облака, и он увидел сквозь деревья город, море, красные двойные мачты моста Золотые Ворота, под которым как раз пролетали два вертолета. С площадки для гольфа, располагавшейся поблизости от «акрополя», изредка доносились голоса, звуки ударов по мячу или тихое жужжание гольф-каров. Шум моторов редких машин слышен был еще издалека. Больше ничто не нарушало тишину этого странного, словно заколдованного, места.

Но когда Георг поднялся к портику, оказалось, что «акрополь» — это выставочный зал и что по понедельникам и вторникам он закрыт. Нетрудно было представить себе, что в среду здесь на автостоянке яблоку негде будет упасть. И словно в подтверждение этого, подъехали три машины, из которых высыпала шумная свадебная компания — не то китайцы, не то японцы, — мгновенно сорвавшая с «акрополя» загадочный покров тишины. Георг пошел назад, к машине. «Невеста хороша!» — отметил он про себя.

К вечеру понедельника его уже мутило от города, а еще больше от себя самого и этого планомерного бесцельного туризма. Сам город ему понравился — эти обозримые ясные просторы, эта морская свежесть при любом, даже самом жарком, солнце, это многообразие архитектурных форм, культур и соблазнов. Он мысленно сравнил его — да простят ему феминистки этот возмутительный образ — с соблазнительной девственницей в накрахмаленном платье, которая щеголяет своими прелестями, но никого к ним не подпускает. В то время как Нью-Йорк был в его представлении старой жирной хрычовкой, расплывшейся квашней, потной, распаренной, зловонной, постоянно что-то бормочущей, а иногда орущей. Но его мутило уже и от собственного восприятия, и от ненужной чувствительности.

Места для встречи он так и не нашел. Припарковав машину, он вошел в дом. Джилл еще не спала. Он дал ей бутылочку и перепеленал ее. Он делал это на длинном столе в кухне и мог безбоязненно катать ее вправо и влево и учить ее ползать. Джилл довольно хихикала. Потом он уложил ее на широкую кровать, где они спали вместе. По ночам, даже во сне, его мучил страх, что она свалится на пол или он случайно ее задушит.

Джонатан и Фирн приготовили ужин и позвали Георга за стол. Они с дружелюбным любопытством расспрашивали гостя о его работе. Георг страдал от необходимости врать и изворачиваться, тоскуя по нормальному, открытому общению. Они были счастливы, хотя Фирн сидела без работы, а Джонатану пришлось на время бросить живопись, чтобы заработать денег. За ужином все трое много выпили, Джонатан расшумелся, развеселился, достал из ящика письменного стола свой пистолет и выстрелом погасил фонарь напротив. Фирн тоже смеялась и хулиганила вместе с ним, прекрасно зная, когда и как успокоить его и убедить в том, что пора спать. Георг с завистью смотрел на них, истосковавшись и по такому вот ласково-снисходительному отношению к себе. «Да что там мудрить — я тоскую по Фран, плевать, как она там ко мне относится! Я хочу жить с ней той жизнью, которой нам не дано было ни в Кюкюроне, ни в Нью-Йорке, — это была лишь видимость, оболочка той жизни, о которой я мечтаю. А если с этой жизнью все обстоит так же, как с самой Фран, и за тем, что мне видно и понятно, ничего уже больше не открыть и никого не разбудить никакими поцелуями, то я хочу того, что видно и понятно…»

На все остальное ему было наплевать — на Джо, на Мермоза и Гильмана, на месть и на деньги. Он знал, что на следующий день он продолжит начатое, будет искать место для встречи, поедет к Гильману и поговорит с Бьюканеном. Он знал также, что все это не вяжется одно с другим, но в то же время неотделимо друг от друга. Как ясность и пьяный туман в его голове.